Правда, говорит, многих и не надо было бить-разбивать. Сами по домам-хуторам разбежались. Ну, а я что? Солдаты разбежались. Кем командовать? Вышел к немцам. Неделю помурыжили в лагере и домой отпустили. Отпустили? Везунчик. До дому добрался, жить-есть надо. Ну и устроился в городскую администрацию работать. Так не в полицию же! Всего лишь редактором в газету местную. Я ж не вешал никого. А всего лишь фотографировал. Так если не я, то другого бы нашли.
Или вот два мужичка, лет под сорок обоим. Практически близнецы-братья. Самые опытные по нынешней ситуации. Зэки со стажем. Еще в Гражданскую воровать начали. Сколько раз сидели, уж и не упомнят. Гуманная советская власть сроки поначалу отвешивала совсем детские. Полгода, год, максимум три. Главное, чтоб без телесных повреждений и без мокрухи дело было. Не повезло зэкам, начало войны не на зоне встретить. Попали под мобилизацию. Маршевая рота. Бомбёжка. Дезертировали. Осели у какой-то вдовушки в глухой деревне. Забухали. Проспались. А тут уже немцы. Предложили в полицаи пойти. Не, не по понятиям нам вертухаями служить. Ну раз так, пожалуйте в концлагерь. Ну это нам не привыкать. Лагерь – дом родной. Нашли, чем испугать. Осмотрелись в лагере. Охренели-испугались. Может, и стоило согласиться в полицаи пойти? Да поезд уже ушёл. Через пару месяцев уже помирать собрались. Но тут начали выкликивать добровольцев на работу. В хиви. А чё? Это по нам. Кучером в немецком тыловом обозе. И к кухне близко. Форму дали. И даже чего-то там платили оккупационными марками. Ну и кто нам эти немцы? Мать родна, что ли? Начали слегка подворовывать. Нормально всё было. Даже пару ухоронок умудрились прикопать. Но спалились однажды. И опять загремели в концлагерь. Мы ж пострадавшие от проклятых оккупантов!
– А ты кто, мил человек?
– А я учитель. При Советах учительствовал, ну и при немцах в школе преподавал.
– Тебе с твоим ростом в гренадёры али в императорскую гвардию – прямая дорога, – вставляет бывший царский прапорщик, единственный из всех не строящий из себя невиновного и не скрывающий, что служил в полицаях.
– Не. У меня со зрением плохо. Очки, видишь, разбились. Я без очков почти ничего и не вижу. Какая уж тут гвардия. Меня-то и в обычную армию не взяли.
– А где тогда накосорезил? Чё тогда до тебя мусора докопались?
– Не знаю. Ей-богу, не знаю. Я просто сельский учитель.
На вторые сутки – ЧП. В соседней камере труп. Два вильнюсских поляка-осадника[244] придушили галичанина. Тот, не подумав, ударился в воспоминания, как он с братами осенью кувыркался на Ровенщине с полячками и как потом их сожгли в сарае за то, что одна из них начала в самый ответственный момент кусаться.