В шлафроке и с растрепанной бородой отец перебегал от одного окна к другому. Мать пыталась удержать его за полу. Отец был вне себя: внизу по тихой улице Вильгельм II отправлялся на утреннюю императорскую прогулку с обеими своими таксами. Сыщик следовал за ним по пятам. Бад-Гомбург и в войну становился время от времени летней резиденцией.
— Вся эта кровь, все эти погибшие. Это он во всем виноват!
— Тебя еще привлекут за оскорбление Его величества!
Оскорбление Его величества стоило двадцать марок золотом - во столько оно ему и обошлось. Он не знал, что для рантье скоро наступят плохие времена. Та сумма, что ежемесячно приносил почтальон, не поспевала за растущими ценами. Тогда-то впервые и подкралась инфляция. Первый труп Ансельм увидел весенним днем на пляжном променаде Бахараха, когда бродил вдоль Рейна, позабыв о школьных заботах. Рыбаки вытащили на сушу молодую утопленницу. Тело еще не вздулось: намокшее длинное бальное платье из муслина цвета зеленого камыша плотно облегало бедра и ляжки -с извечным бесстыдством смерти. Зато мелкий коричневый речной песок, точно бархатом, покрывал голые плечи и глубокое декольте. Рыбьи глаза слепо уставились с бархатной маски вверх - на заросли сирени: гримаса плачевного конца. Рядом караулил жандарм, ведь эта нежная молодая женщина подлежала транспортировке.
...но над тройным скелетом
Звучит отныне так:
Лорелей! Лорелей! Лорелей!
Три двойника души моей...[28]
Три или два?.. Порой на него нападали сомнения. Что есть «я»? Разве безумие не сидело за спиной, пока он катался по лесу на велосипеде? Или ночью, когда громко тикали стенные часы... Что там пряталось в темноте на низком шкафу, как только он отрывался от трудного текста Ливия? Сознание тонко и хрупко, будто яичная скорлупа, под которой бродят и бурлят грозные потоки.
В углу дивана, забросив ногу за ногу, отец в одиночестве пил вино, изредка подзывая Ансельма, дабы преподать ему свою философию: hoi pleistoi kakoi - «большинство людей - мерзавцы»... Горькое наставление, перед которым трепетала молодежь. Эта же фраза была начертана карандашом, греческими буквами, на филенке двери в монашескую опочивальню отца.
После перемирия в Брест-Литовске кайзер выступил с речью на балконе барочного замка. Ученикам гимназии велели собраться во дворе. Платаны были по-мартовски голые, фонтан - еще замерзший. Вверху властный голос то и дело срывался, и в морозный утренний воздух толчками поднимались облачка пара.
— Мы им всучим перемирие! - заверял Его величество.
Как раз это ему и не удалось, и весной 1918 года Ансельм Бланкгаупт все же пошел в армию. Как видно на фотографии, он был еще ребенком.