Разум в тумане войны. Наука и технологии на полях сражений (Линди) - страница 15

. Сегодня этим арсеналом торгуют на легальном и черном рынках и он доступен всем желающим. Это существенно отражается практически на любых международных отношениях[25]. Фактически он одновременно является секретным и открытым. Питер Галисон называет это «антиэпистемологией», поскольку «невероятные усилия тратятся на то, чтобы воспрепятствовать передаче знания». По его словам, эпистемология спрашивает, как получить и защитить знания, а «антиэпистемология задается вопросом, как скрыть и затемнить знания. Засекречивание – антиэпистемология в полном смысле, искусство непередачи»[26]. Дело не ограничивается тем, что наука и техника решительно изменили характер войны. Соприкосновение с войной изменило и науку.

Историческая траектория, прочно связывающая получение знания с насилием, также породила современную партизанскую войну, терроризм и кибервойну. Эмоции, а не фабрики – главные цели во многих конфликтах XXI века, и это один из результатов колоссального технологического превосходства, обеспеченного наукой процветающим странам. Формы войны, именуемые сегодня «терроризмом», – это научно-технические обходные пути, являющиеся ответом на эффективность и избыточность совершенного оружия. Как мы пришли к такому соединению грубой силы и чистой истины? Эта книга – попытка четко сформулировать этот вопрос. Это не каноническая история науки, технологии и войны. Скорее, это умозрительное исследование технического насилия[27]. Оно опирается на теорию феминизма, исследования науки и техники, а также этнографию и социологию. Многие темы, которые я рассматриваю, очень подробно проанализированы в выдающихся, порой захватывающих научных исследованиях конкретных стран, технологий, научных дисциплин и военных кампаний. Я опираюсь на эту научную литературу в реконструкции событий, размышлениях об их связях и рекомендациях читателям, желающим узнать больше. Я ссылаюсь и на собственные работы, посвященные науке в Соединенных Штатах после 1945 года, в частности трактовкам истории создания атомной бомбы, предложенным научным сообществом.

В последующих главах я прослеживаю роль, которую играют ключевые технологии и научные достижения в истории науки и войны. Прежде всего я обращаюсь к очень насыщенной истории огнестрельного оружия – простой технологии, которая помогает понять идею социотехнической системы и принципиальную важность различных видов «пользователей». Некоторые, кому полагалось стрелять из огнестрельного оружия на поле битвы, просто не делали этого, и, хотя феномен «имитационной стрельбы» был открыт только в XX веке, реконструкция показала его историческую реальность. Затем я перехожу к процессам индустриализации – взаимозаменяемым деталям, эффективности, рациональному управлению – и их роли в научно-технической войне. На мой взгляд, логика массового производства была и логикой тотальной войны и в конечном счете логикой сплошных бомбардировок городов. К 1940-м гражданские работники выпускали самолеты, которые делали возможной реализацию стратегий бомбардировки жилых кварталов. К началу Первой мировой войны, ставшей моей третьей темой, поле боя превратилось в научно-техническое достижение, к созданию которого приложили руку нобелевские лауреаты – химики и физики, в место, где смешивались грязь и знания, жестокость и истина. Это раскололо международное научное сообщество – немецких химиков обвиняли в том, что они спровоцировали применение отравляющих газов, и почти десятилетие не приглашали на научные конференции. Та война была во многих отношениях «учебным полигоном» для целого поколения ученых, инженеров и врачей, задававших тон после 1939 года в Европе и Соединенных Штатах. Как я показываю в главе 4, они поняли, что наука и техника – критически значимые военные ресурсы, и изобретательно применили свои знания не только в США и Великобритании, но и в Германии, Италии и Японии. Как страны «оси», так и союзники превращали своих специалистов в оружие – массовая мобилизация перекраивала их карьеру, жизнь и научную повестку. Одним из самых важных мобилизационных проектов стало создание атомной бомбы, и я показываю, как она разрабатывалась и как причиняемый ею ущерб использовался для получения нового знания. В главах 5 и 6 речь идет о том, что Хиросима и Нагасаки после бомбардировок оказались в фокусе научных исследований японских и американских физиков, генетиков, психологов, ботаников, врачей и других специалистов, а также отчета группы по изучению результатов стратегических бомбардировок и анализа, проведенного учеными в рамках Манхэттенского проекта. Однако, на мой взгляд, те, кто занимался исследованием бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, избирательно подходили к вопросу о том, на что обращать внимание и изучать, а что не замечать. В следующей главе я показываю, как в научных исследованиях, связанных с военной сферой, формировался взгляд на тело человека как на объект поражения. В 1943 году физиолог из Йеля Джон Фултон описывал коллеге головной мозг как «полужидкую субстанцию, неупруго взвешенную в спинномозговой жидкости внутри жесткой коробки». Фултон выбирал свойства мозга, связанные с его уничтожением с помощью огнестрельного оружия. Я полагаю, что его взгляд отражал появление после 1900 года комплекса биомедицинских дисциплин, рассматривавших тело человека как цель для поражения. Примерно в то же время и человеческий разум стал объектом исследований с целью понять, как его можно сломать, разрушить или подчинить. В главе 7 речь пойдет о том, как видоизменение сознания стало ключевым государственным проектом. Естественно-научные и социологические исследования пропаганды и коммуникаций, психологической войны, промывки мозгов и контроля разума, а также методов подчинения власти, часто осуществляемые на деньги военных, помогли найти способы контроля эмоций и мыслей научными средствами с целью воздействия на экономику и политические отношения. Эти исследования сделали разум важнейшим объектом воздействия в научно-технической войне. Появились и другие направления борьбы, и к 1980 году вся планета стала полем сражения, буквально переполненным технологическими достижениями. В главе 8 «Маленький голубой шарик» я рассказываю о том, как гонка вооружений эпохи холодной войны привела к размещению технологий, вооружения, людей, авиабаз и ракет в местах, которые были когда-то невидимыми, необитаемыми, никчемными и неизвестными, – в райских уголках и ледяных просторах, в пустынях и на далеких островах, а также в космосе, верхних слоях атмосферы и глубинах океана. Часто эти места рассматривались военными стратегами как пустые, не имеющие никакой ценности, никому не принадлежащие, никем не занятые, отдаленные и представляющие собой расходный материал. Они превратились в места технических и научных экспериментов ошеломляющих масштабов и стоимости. В заключение я ставлю вопрос о том, что означала милитаризация знания для тех, кто создавал знания. В главе «Скрытый учебный план» я рассуждаю о том, как специалисты из разных областей (от физики до социологии) вели себя, когда сталкивались с тем, что их исследования используются для наращивания военной мощи государства, и они, привыкшие смотреть на знания как на общественное благо, оказывались втянутыми в нечто чуждое для них. Я прослеживаю их попытки найти выход и принимаемые решения в профессиональном и личном плане. Книга завершается анализом нынешней печальной ситуации, в которой любое техническое знание становится источником насилия. Как показывает мой анализ, все, что люди знают о природе, может превратиться в военный ресурс государства и любая форма знания – это палка о двух концах. Если вам известно, как работает экономика и что способствует ее росту, то для вас не секрет и то, как добиться ее краха. Если вы понимаете, что нужно разуму человека для появления чувства безопасности и порядка, то знаете и как дестабилизировать этот разум. Если вы понимаете, как сконструировать мост, то сумеете и обрушить его. Наконец, если вы знаете, как воспрепятствовать распространению патогена или вируса, значит, можете и способствовать его распространению. За последнее столетие ученые и инженеры нашли много способов причинения вреда человеку. Это было не самое очевидное применение человеческого интеллекта, но очень важное. Рассматривая вопрос о том, как и почему это произошло, я обратилась к эффективности и логике – идеям, центральным для самих моделей рациональности, которые я описываю, – и выдвинула предположение, что как минимум некоторые из этих научных исследований представляли собой бесполезную трату человеческих способностей и таланта. Я не вижу простого способа переориентировать знания на «благополучие человечества», но считаю, что ясно увидеть проблему – значит сделать первый шаг.