– Чушь какая-то.
– Ты справишься. Давай!
– Я не знаю, что сказать.
– Ты и не должен знать. Всё будет в порядке. Не бойся, Уилл!
Парень переводит на меня взгляд и серьезно кивает. Сердце у меня сжимается. Я никогда еще не видела его настолько растерянным. Впервые мне кажется, что Уильяму Гудмену действительно кто-то нужен. И этот кто-то – я. Невероятно.
Он стучит и переминается с ноги на ногу. Пальцы его так сильно сжимают мою ладонь, что она вспыхивает от боли. Но я терплю. Я вдруг понимаю, что физическая боль – полная чушь. Она убивает, изматывает, отнимает силы, но она не проникает в твои вены, не прожигает насквозь кожу. Душевная боль – это яд, дурман, лишающий рассудка.
Дверь открывается, и на пороге оказывается симпатичная девушка. Она высокая, худощавая. Глаза у нее ярко-голубые – как у Уильяма.
– Вы кто? – Она внимательно смотрит на нас. – Если что, Квентин в Лэйквуде и вернется только на следующей неделе.
– Квентин? – глупо переспрашивает Уилл.
– А вы не к нему?
Парень молчит. Впервые он молчит. Черт возьми, Уилл, скажи хоть что-нибудь. Но он не двигается. Испепеляет девушку озадаченным взглядом, и тогда шаг вперед делаю я.
– Мы ищем Фрэнка Фостера.
– Папу? Он на работе.
– На работе?
– Как и каждый будний день.
– А когда он вернется?
– Черт его знает! Дайте угадаю, вы задолжники? Всегда так. Летом студенты к нам в очередь выстраиваются, будто мой отец – тиран. Что завалили? Латынь?
Девушка вскидывает брови, а я повинуюсь инстинкту и киваю.
– Ага, латынь.
– Лучше ищите его в университете. Он там больше времени проводит, чем дома. На кафедре или в западном корпусе. Йель такой большой. Я была там однажды, хотела папе чего-нибудь из еды принести и заблудилась. Как вы справляетесь? Карту носите, что ли?
Йель? Теперь мой черед терять дар речи.
Настоящий отец Уильяма работает в Йельском университете? Хуже быть не может. Я неуверенно киваю, а незнакомка улыбается. Она вся искрится. Счастливая такая. Мне даже не по себе становится. Неужели люди могут улыбаться, любить свой дом, предков, свою жизнь. Не знаю, так ли это, но впечатление она производит светлое и теплое.
– Спасибо, – говорю я, растянув губы в улыбке, – прости, что потревожили.
– Ой, ладно. Удачи вам с латынью! – Она смеется, закрывает дверь, а мы так и стоим на пороге, не двигаясь, словно приклеенные. Уилл трет ладонями лицо. Затем спускается с крыльца. Я следую за ним.
– Нужно позвонить Кори, – говорит он.
– Зачем?
– Скажем, пусть едут в Рехобот-Бич. Мы их там подхватим. Не хочу делать крюк.
– Прямо сейчас?
– Прямо сейчас.