Она смотрела на Людцова мрачной глубиной своих глаз и в этих глазах светилось что-то помимо ненависти и презрения. Там скрывалось что-то ещё. Что же это было? Что-то новое тлело из глубины этих очей, что-то чего Людцов раньше не замечал и чего теперь никак не мог ухватить за хвост. Это пугало его и это его привлекало: может быть и на этом удастся как-нибудь сыграть, как-нибудь извратить и перевернуть себе в угоду.
— А твоя новенькая даёт тебе как ты пожелаешь или у вас типа любовь: до свадьбы ни-ни, — Ирина говорила и это было странно; ещё несколько дней назад из неё нельзя было вытянуть слова и вдруг — нате вам. С чего бы это? Здесь явно что-то нечистое. — Может она и в рот берёт? — неумно издеваясь, продолжала Ирина. — Не боишься что откусит: хрум-хрум и всё? Она ведь ещё та прошмандовка — зубастая, — и Ирина впервые за всё время своего пленения засмеялась, засмеялась хриплым надтреснутым полукашлем. — Прошмандовка ещё та… — повторила она, продираясь сквозь густой валежник сучковатого смеха.
Неожиданно для себя Людцов не выдержал:
— Заткни свой паршивый рот.
Но Ирина больше не могла остановится. Её точно заклинило, заклинило очень глупо и даже как-то по-детски. Словно сломанный вульгарный механизм, давясь смехом, она повторяла, постепенно переходя на доверительный шёпот:
— …прошмандовка ещё та… зубастая… зубастенькая… прошмандовочка…
— Заглохни, сучка. Ещё раз услышу… — бесталанно взорвался кибернетик.
Он фальцетом выкрикивал слова, высоко и внятно, словно скандируя политический лозунг. Он верещал, но чувствуя что это неубедительно, несколько раз сильно хлестнул Ирину по щекам, залепив наотмашь парочку увесистых оплеух. Лицо бывшего капитана, маленькое, как у девочки, сильно передёрнулось и покрылось аппетитными следами свежих пощёчин.
— Заглохни, я сказал, — трудно повторил Владислав, возвышаясь над женщиной с величественно сжатыми кулаками.
Людцов мрачно прорычал и тут же осёкся: он встретился со взглядом Ирины, словно с разбега наткнулся на стену армированного бетона. Он понял, что жестоко просчитался, что на сей раз будет не по его. Оказывается, всё что было до этого — лишь цветочки, на них можно было плюнуть и растереть, но теперь… теперь всё кардинально и неуловимым образом переменилось. Людцов мог над ей издеваться, скрупулезно морить голодом, сколько угодно насиловать, пользоваться ею как полудохлой тряпкой, неважно, рано или поздно Ирина всё бы ему простила, но ЭТОГО — этого никогда. И дело не в том, что он её ударил, он бил её и раньше, но бил по совсем другому поводу и совершенно с другими намерениями. Раньше он распускал руки исключительно по своей мужицкой нужде, заставляя, таким образом, женщину прогнуться под свои низменные потребности, теперь же об эгоизме не шлось вообще, теперь дело касалось поруганной чести третьей особы и кибернетик дал себе волю типа из чисто благородных побуждений защитить эту особу — небезызвестную зубастую прошмандовку. Здесь дело касалось не какой-то вонючей вагины, здесь дело касалось трепетной сердцевины души — именно туда Людцов, не подозревая того, и харкнул. Ирина смотрела на кибернетика снизу вверх, но так как будто это она возвышалась над ним, яростная и грандиозная в своей правоте. Она явно перехватила инициативу, казалось, что теперь преимущество было на её стороне, что это хилое дитя Бухенвальда способно размазать своего фюрера по стенке.