Рак – сложная и развивающаяся система; из-за этого игра, в которую мы вовлечены, больше похожа не на офисные догонялки, а на самые настоящие шахматы. Нам нужно научиться выигрывать. По ходу игры возникает огромное число вариантов расстановки фигур, но правила неизменно остаются одними и теми же. Слоны ходят по диагонали, кони умеют скакать, ферзи перемещаются в любом направлении. Каждая игра уникальна – как и любой рак индивидуален – от выбора гамбита до финальной конфигурации мата, поэтому бездумное выполнение одной и той же последовательности ходов никогда не сработает.
К счастью, у нас есть главное стратегическое преимущество – обладание интеллектом. За исключением заразных разновидностей рака, подобных лицевым опухолям тасманийского дьявола, рак каждого отдельного человека не в состоянии передать следующему поколению раковых клеток те эволюционные хитрости, которые он освоил. Он умирает вместе с телом своего хозяина. Но мы, напротив, умеем извлекать уроки из каждого отдельного случая, чтобы точно выяснить, как и почему что-то пошло не так, и попробовать что-нибудь другое во время следующего хода. Нам, вероятно, придется корректировать нашу стратегию, откликаясь на возникающие по ходу игры неожиданности, но если мы досконально выучили правила, то вполне сможем стать гроссмейстерами, просчитывающими свои действия на пять или шесть ходов вперед. В конечном счете, поскольку каждый отдельный рак есть разовое событие – и, следовательно, в игре всегда участвует новичок, – мы в состоянии выигрывать каждый раз.
По мнению Боба Гейтенби, более глубокое понимание этих эволюционных игр срочно должно стать неотъемлемой составляющей разработки новых лекарств и ее нормативного регулирования. Оно должно прийти на смену выбрасыванию на рынок все большего числа «волшебных пилюль» без какой-либо оценки того, что будет, когда очередная из них провалится. Когда компании, производящие пестициды, хотят вывести на рынок новый продукт и получить на него одобрение, они обязаны представить программу управления резистентностью, вскрыв в ней возможные точки сопротивления и наметив пути их преодоления. Это делается еще до получения санкции регулирующих органов. Почему же, размышляет Гейтенби, аналогичная процедура не применяется в отношении лекарств от рака?
Проблема заключается в том, что утверждение подобного понимания и рассмотрение резистентности к препаратам и эволюции опухолей в описанном ключе означают признание исследователями и врачами важного факта: им придется согласиться с тем, что методы лечения запущенного рака не работают, и выяснить, почему так происходит. Хотя никому не нравится расписываться в собственных ошибках, причем медикам и фармацевтическим боссам в первую очередь, отбрасывание этой концепции не имеет оправдания – в особенности если сравнить раковую медицину с другими отраслями, где ставки также измеряются жизнями и смертями. Подумайте, например, об объемах расследовательской работы, которая проводится каждый раз, когда происходит очередная авиакатастрофа: прекращают полеты, ищутся и расшифровываются черные ящики, внедряются новые, еще более жесткие меры безопасности.