— Стервятники, — задумчиво покивал Палицын.
Палец ватажного головы чуть переместился и встал пониже «ушей»-полуостровков.
— Лет полста назад где-то тут новгородский воевода кореляк Валит разбил отряд мурман. Поставил на берегу свою крепость, из валунов. Жил в ней недолго, ушел на Русь. Я был там прошлым летом. Обитают в Валитовом городище с десяток русских чернецов, откуда взялись — бес их знает. — Хабаров горячился. — Я, Иван Никитич, так мыслю. Отшельников надо прочь выселить, пускай другое место ищут. Городище укрепить, расширить, заселить караульными служильцами, чтоб менялись раз в полгода, как в Пустозерске. Будет нам заслон от норвецкого Вардегуса.
Палицын медленно цедил из ковша мед.
— И об этом извещу государя, — пообещал, отставив ковш. — Но ты, Митрий... пустынников все же не обидь. Монахи-то, может, пограничье крепче держат, чем крепостица с воинским отрядом. Вестимо, и крепостица в свой срок не лишней будет...
— Кой толк, дядька, от чернецов?! — раздраженно вскинулся Хабаров. — Подрясниками они, что ли, мурманов отобьют?
— Знаю, знаю твою обиду на монахов, Трошка. Отец твой иеромонах Досифей в великой схиме помер, Царство ему Небесное. — Палицын перекрестился. — А монахи хоть и Божьи люди, да дело государево делают в нехоженых землях. Варяги обращают дикие племена в свою латынскую веру и уж одним тем налагают на них свою руку. А наши чернецы-русачки в лопских пустынях истинным крещением приведут под государеву руку ту лопь мурманскую...
— Лопляне не примут креста, — убежденно перебил его Хабаров.
— Отчего думаешь?
— Знаю.
— Бесовство в них глубоко сидит, — согласился тиун, — то верно. Но пошлет же Господь и этому жалкому племени подвижников, вроде пермского епископа Стефана. Пермь вот тоже непросто крестилась. Ан теперь и крещеная, и с Русью сросшаяся...
— Пойду я, дядька. — Ватажный голова, вставши, с шумом двинул скамью, на которой сидел.
Палицын вздохнул. Тоже поднялся.
— Дикий ты, Трошка. Как был божедурье, так и остался... Ступай, и Бог с тобой.
Уже в двери Хабаров обернулся, будто забыл что. Вытолкнул холопа, прислуживавшего в трапезной и попавшего под руку.
— Ты, Иван Никитич, прости. Хоть ты меня и пригрел когда-то в своем доме, и поил-кормил, и на ноги поставил... Да только Афоньке твоему придется со мной поспорить за дочку Акинфия Истратова.
— Чего ж спорить? — удивленно сморгнул Палицын. — С Истратовым мы давно сошлись согласием.
— Девицу саму забыли спросить, — усмехнулся служилец. — Она-то себя не даст на веревке, как козу, под венец тащить. Нравная у Акинфия дочка.