— Отчаливай, паря. Нечего тебе больше тут ждать.
Двумя лодейными веслами карбас отпихнули прочь. Гребцы заняли места. Скоро головная лодья снова вышла вперед, обогнав две другие. А Ивашка так и стоял, обмахивая мокроту на щеках, никак не умея поверить в такую несуразицу и, что греха таить, неслыханную срамоту.
Алена удивленно озиралась — неужто поплыли? И ее не погнали? С нее враз схлынула вся решимость, вся дерзость. Покорно отдалась в руки ватажного атамана, покорно шла за ним, перешагивая лодейный и походный скарб, боясь наткнуться на чей-нибудь нахальный взгляд. Покорно вошла в дверку клетушки, пристроенной спереди к рулевому взмостью.
— Садись, Алена Акинфиевна, устраивайся как тебе лучше.
В клетушке были узкое ложе, крытое мехом бурых лисиц, низкий поставец и столик. Маленькое окошко, забранное слюдой.
Неожиданно высоким оказался потолок, так что и сам хозяин стоял в полный рост.
— Это... твое... твоя изложня? — покраснев, догадалась она.
— Здесь все мое. Моя лодья. Заказывал ее в Сороцкой волости лучшему на всем Поморье корабельщику, — не без хвальбы сообщил Хабаров. — Эту казенку сам ему начертил. Никто больше таких не делает. Обводы у моего кораблика шире, дно глубже. С морем ему биться не так страшно, как рыбацким посудинам с мелкой осадкой.
Алена мало что поняла из его слов. Осторожно села на лисий мех. Стянула с плеч епанчу.
— Велю принести тебе поесть. Потом ложись поспи. По лицу вижу, какой у тебя сейчас на душе морской взводень пылит и гребни загибает. Смелая ты, Алена Акинфиевна. До одури смелая. За что и люба мне.
Он поцеловал ее в лоб и вышел, плотно закрыв дверь.
Отдав распоряжения, Хабаров ушел на нос лодьи. Встал, скрестив руки на груди. Скоро за спиной задышал Угрюм.
— С ума спрыгнула девка! — резко поделился с ним ватажный голова.
— Шлёнда-свербигузка. — Угрюм плюнул в реку.
Хабаров с разворота выбросил вбок руку и, сдавив ему шею, пригнул спиной к борту.
— Она — моя! Лучше вырви себе язык.
— Понял, хозяин, — просипел слуга.
Митрий отпустил его.
— Не к добру девка на лодье, — отдышавшись, сказал Угрюм. — Ежели даже не гульня... Знашь, атаман, сколько еще услышишь про нее всякого от людей, пока плыть будем. Все глотки не заткнешь и глаза не отведешь.
— Глотки заткну, как тебе. А взоры похабные...
Он задумался.
— Паскудство в походе разводить — погибель себе звать, — заговорил Угрюм. — Ежели не хочешь от нее избавиться... В Концедворье перед морем причалим, сходи с ней в черкву, Митрий Данилыч, повенчайся на скору руку.
Хабаров молчал так долго, что слуга решил пойти по своим делам.