Деревня была в полтора десятка изб, больше той, чьи черные остовы скрылись во вчерашнем речном тумане. Фока Пупок, ходивший с Гридей и Кудиновым проверять лесок за околицей, скалился в ожидании поживы.
— Чисто и пусто... — Будто разочаровавшись в гостеприимстве каянцев, Хабаров обводил взором деревенские постройки. — Опять пусто... Ну, коли так, охотники, обживайте место. До завтрашнего утра все тут ваше.
Ватага ринулась на промысел. Уходя в леса, каянцы многое забирали с собой, но второпях унести и увезти все не могли. Оставляли утварь, зимнюю одежу и сапоги, железо, хозяйственный снаряд, запасы рыбы, шкуры лесного зверя, полотно, крашенину. Все это с разбором и без разбору переходило на карбасы. Прихватывали даже безделки — медные обереги и коровьи ботала, колокольцы для девичьих забав, ленты, пряжки, бабьи игольницы с нитками, скрыни со стеклянными пуговицами и бисером. Кому везло, находили забытые в спешке украшения финских женок, туески с жемчугом, меховую рухлядишку. Перерывали все вверх дном, от подполов до кровель.
Сам Хабаров с десятком ватажников отправился к стоявшей отдельно, на травяном взгорке молельне. Кровля у нее была двускатной, над охлупнем растопырил концы деревянный латынский крест. Даже ограды не было от лесного зверья. Людей там могло вместиться не больше трех десятков.
Не дойдя до убогой храмины, атаман замедлил шаг. Настороженно повел головой по сторонам. Как будто успокоился.
— Гридя! — позвал с ленцой. — Иди первым. Что найдешь — все твое.
Воронец уставился на него недоверчиво. Атаман отдает ему на разграбление молельню? Когда такое было?! Никогда и никому не позволял, только сам...
Гридя, приосанясь и гордо глянув на ватажников, пошел к крыльцу. Охотники из его десятка потянулись следом. Воронец дернул дверь за ручное кольцо.
Внутри хоромины раздался сухой щелчок. В Гридю вонзилась короткая толстая стрела, мощно бросив его с крыльца спиной навзничь. На миг опешив, ватажники рванули из ножен сабли и топоры из-за поясов. Со страшным криком вломились в темноту церкви. Крохотные окна почти не пускали свет. Какое-то время из хоромины неслись звуки битвы — треск, звон, грохот, взрыки.
Гридя тем временем умирал. Стрела вошла рядом с сердцем. Возле опустился на кортки Угрюм, бормотал поморскую смертную молитву. Хабаров, не сходя с места, пустыми глазами смотрел на разверстое нутро молельни.
На крыльцо вывалился взмокший и ошалевший ватажник с длинным вервием в одной руке и саблей в другой.
— Никого. Самострел был взведен. Это вот, — он бросил веревку, — от пускового крюка до двери.