Атаман качнулся, стронулся с места. Сел возле Гриди, с другой стороны от Угрюма. Десятник редко и с хрипом дышал. Увидев Хабарова, хотел приподняться, что-то сказать. Изо рта потекла густая струя крови.
— Прости, Гридя.
Ватажный голова закрыл ладонью глаза мертвецу. Отвернулся. Не успев встать, наткнулся на взгляд Скрябы, злой от внезапной ненависти.
— Вместо него мог лежать ты, атаман, — не сказал, а каркнул Гордей. Лицо его с усилием приняло обычное скрытно-пройдошливое выражение. — Чутье у тебя звериное.
— Что бы ты делал, Скряба, если бы я умер? — равнодушно спросил Хабаров.
— Похоронил бы, — пожал тот плечами и, обойдя труп, пошел в церковь, где ватажники успели запалить свечи.
...Гридю закопали недалеко от реки, положили камень. Обозначать крестом не стали, чтобы могилу не разворошили в отместку каянцы. Молельня расцвела на пригорке красно-рыжим цветком пламени.
Атаман сидел на коренастом еловом столе, вытащенном из избы, закинув на него согнутую ногу в алом сапоге. Из медного пузатого кувшина Кореляк плескал в кружку, когда та пустела. Ватажный голова мрачно вливал в себя ягодно-можжевеловую брагу. Иногда спрашивал у ватажников, что волокут. Ему было скучно и мерзко.
Вдруг по улице прошло оживление. От какого-то двора шумно перла толпа ватажников, голов с дюжину. Между ними тихо шли две каянки. Молодая девка смотрела себе под ноги, другая, толстая старая баба, грозно зыркала на зубоскалов. В руках девка держала плоское широкое блюдо с высокой чаркой-достаканом. Направлялись они к атаману.
За три шага до него остановились.
— Откуда? — спросил Хабаров, спрыгнув со стола.
Он разглядывал деваху. Та была совсем юная, лет пятнадцати. Белые волосы растрепались у лица, зарумяненного от робости и страха.
— А леший их знает откуда вылезли. Старуха по-своему кукарекает, а чего — не понять.
— Чего ж тут не понять, — усмехнулся ватажный голова, пытаясь заглянуть девице в глаза, опущенные долу. — Встречают нас как дорогих гостей.
Она, будто поняв, протянула ему блюдо с чаркой, полной питья. Старуха заговорила.
— Акка просит, хозин, простить их муж, — толмачил Кореляк, — котора спряталса в лес. Они пугалса руска. Просит пить эта за твоя добро.
Хабаров взял чарку. Девица нравилась ему все больше. Он наклонился к ней.
— Спроси, Кореляк: пойдет она со мной на ложе? Тогда не стану жечь деревню за трусливый и мятежный норов их мужиков и за убийство моего десятника.
Девица, услышав вопрос, вскинула на атамана светло-серые, как речная вода, очи. Пролепетала что-то, повторив несколько раз.