Хабаров не стал его удерживать.
— Проходи, Митя. Устал, верно.
Голос у нее был как сырой негнущийся деревянный брус, еще не пропаренный для корабельной гибкости. Алена встала, чтобы помочь ему снять кафтан. В избе было натоплено.
— Что он здесь делал?!
— Помог мне печь растопить, дров-от наколол. Евдоху носит где, а я одна, считай, цельной день. И от полюбовника ни взгляда ласкова, ни весточки.
— От полюбовника? — Из-за браги в голове все мысли перепутались и затупились.
— От тебя, Митенька. От тебя.
Он сграбастал ее за плечи, сдавил и со злостью вывалил:
— Смотри, если с кем спутаешься!..
— Ты пьян! — оскорбленно крикнула она ему в лицо. — Пусти меня, лешой!
— Пьян... — забормотал Митрий, соглашаясь. — От крови... От воли своей... От тебя, дурехи...
Она била его по голове, а он, не замечая того, впился ртом ей в шею. Завалил на ложе, подмял своей тяжестью, путаясь, елозил рукой в подолах. Из груди Алены рвались сухие рыдания...
Он утомленно перевалился на спину, когда насытился ею.
— Не венчаны мы с тобой, Митенька, — жалобно поделилась она своей тоской, уткнувшись лбом ему в бок. — Не живут так люди-то. Срамно ведь.
— Ну и выходила бы за Афоньку Палицына, — в который раз сказал он.
Слова эти давно превратились в пустое присловье и не задевали Алену. Но сегодня в них слышалось что-то, чего не было прежде. Будто он впервые вложил в них некое чувство.
— Душа у меня черная. Сожженная, как головешка. И за что ты меня полюбила, Алена Акинфиевна? Погубишь себя со мной.
— А сон-то мой помнишь? — ласково, а вместе с тем решительно молвила она. — Ты в гробу-то лежал, не я.
— Сон... — с усмешкой отозвался он и надолго замолк. — Чую измену в ватаге, Алена Акинфиевна. Кто-то мою смерть подстраивает. Неспроста деревни по пути пустые стоят. Будто кто впереди нас бежит, опережает на день, мою гибель загодя готовит. Давеча стрелок в меня с амбара целил. Нынче самострел в церкви. Да девка с отравным зельем...
— Вправду бы взял ее на ложе? — не о том встревожилась Алена, безмужняя жена.
— Кудинов поведал? — вскинулся Хабаров. — От же глуподыр, от негораздок!..
— А вдруг они сами-то, каянцы? — поспешила она сгладить свою оплошку. — Ты же, Митя, со всех сторон видной, как в море — звезда медна на верхушке лодейной щёглы. Али как крест путеводной на морском наволоке. Ты себя не спрячешь, вот они тебя и выцеливают. Думают — сгубят тебя, ватага-то твоя сама и уйдет на Русь.
— Нет. Сами б не знали, что в церковные хоромины, где по пути попадутся, я первым вхожу и первым беру в них, что захочу. Изменник в ватаге завелся...