— У нас неотважных поморов нету. Всяк, кто в море ходит, со смертью балует, крестами обетными от нее отмахивается. Да не все в человечьих силах, а как Господь даст. А либо нечистый примешается. — Васята опасливо двинул рукой, сотворив знамение. — У нас в долгих зимних потемнях ему радость и раздолье. Сказывали недавно, на Новой Земле всех печорских зимовщиков тамошни бесы лютой смертью уморили. Последнего, что в живых остался, без ума на матёру землю летом свезли. Дураком вовсе сделался. А выведали от него, будто приходили к ним в видениях страшны люди с железными ногами и железными зубами. От тех смертоносных видений и поумирали в корчах. А звать этих железных — шаршиты.
Он поплевал через плечо и снова перекрестился.
— Ну, нагнал страху...
— В нашем стужеземье без крестной молитвы никак. А чтоб от Обской губы на восход плыть, нужно тамо сперва на зимовье встать. Да еще и то плаванье сколько годов возьмет?
За толстой темничной дверью зашумело. Кто-то, да не один, спустился в подклетный ход. Резко зазвучали шаги, властный отрывистый говор и тише — виноватое бормотанье. Приотворенная дверь узилища распахнулась, яркий огонь лампады добавил света.
— Сторожа дрыхнет без задних ног, и двери нараспашку! Хороши приставы. Клопов здесь сторожите, а не государева преступника?! Головы снесу всем без разбору!..
— Помилуй, боярин... Да куды он денется, крамольник-то? Отседова, из Кандалухи, мимо подьячего глазу и мышь не убежит. С одного боку море, с другого горы каменны да леса непролазны.
— Разберусь с вами. Скажешь Тормасову, чтоб ждал меня.
Через порог узилища шагнул, наклоня голову, высокий человек в суконном расстегнутом охабне и шапке-колпаке. Высветил лицо Васюка, затем Васяты. Оба давно вскочили и выжидающе напряглись. Из-за спины вошедшего выглядывал служилец, страшным взором грозя Васяте.
— Афанасий! — вдруг обрадовался узник.
Пришелец будто не заметил его возгласа.
— Кто таков?
Васята жмурился от направленного ему в лицо светца.
— Василий Тимофеев сын Михайлов, — моргнув, выложил он, — из поморских людей, родом с Керетского погоста. В Кандалухе алтарничаю... алтарничал, покуда церковь не погорела. А сюда отец дьякон мне велит ходить, узников проведывать, утешать... по христианскому-то обычаю. Подьячий Тормасов дозволяет...
— Проведал? Сейчас вон пошел, — сумрачно распорядился Афанасий Палицын.
Он отдал светец служильцу и брезгливо осмотрелся. Задержал взгляд на двух железных кольцах в бревенчатой стене со свисающими на цепях кандалами. Васята тем временем забрал плошку с остатком свечи и шмыгнул вон из подклети. Служилец подвесил лампаду на крюке у двери, исчез из темницы, тотчас вернулся с короткой скамьей и лыковым коробом, взгромоздил его на стол. Афанасий дернул мизинцем, и дворский снова пропал, прикрыв снаружи дверь.