— А может, и была. — Старший, заговорив тише, наклонился к нему через узкий стол. — Князь-то ее в Суздале спрятал да несговорчивых старух-черниц для надзору приставил. Не пускают к ней никого. Так по срокам родить уже должна. Теперь смекай: дите это, коли мужеского полу, поперек горла Глинским. А ныне меня князь Михайла сюда, в лопскую землю, снарядил. Колдуны ему лопские тайно занадобились.
— Зачем? — поразился Васюк.
— Ну, положим, чтоб княгине Елене забрюхатеть. Великий князь стар, пятый десяток доживает. Так помочь надо, — совсем тихо, с оглядкой на дверь, проговорил Афанасий и высосал до дна еще одну кружку вина. Дальше одними губами прошептал: — А может, чтоб ребеночка Соломонии извести. Откуда мне знать, братка?..
В павшей тишине отчетливо звякнула цепь. Палицын-старший взвился.
— Что?! Кто здесь?
Он махом прыгнул к двери, сильно толкнул ее. В подклетных сенях мерцал тихий огонек и было пусто. Вернувшись, он узрел брата, стоящего посреди узилища с большим деревянным крестом в руках. Васюк расширенными очами смотрел на кандалы и бормотал молитву. Медленно шел к стене, пока не ткнулся в нее распятием. Тогда перекрестился и вернулся к столу.
— Помяни нечистого, он и явится. Васята накликал своими быличками. Хоромы-то эти и двор знаешь чьи, Афоня? Трошки Хабарова, родича нашего. Про него тут такое сказывают... Будто бы он поганой силой владел. Сам-то сгинул, а сторожа в доме остались. Уж дом давно в казну взят за измену Трошкину, и поп святой водой кропил от кровли до подклетей, со всеми амбарами да службами, а все равно они возвращаются. И сны тут снятся такие мерзкие... Ты чего, Афоня?
Старший Палицын уперся глазами в стену и будто окаменел на лавке. Мох, законопаченный меж бревен, загорелся бы от такого взгляда. Васята испугался: нечистый дух мог сыграть и такую шутку с человеком, превратив его в бездвижного истукана.
— Афоня!!
— Чего орешь? — очнулся тот. Откусил пирога, пожевал. После сказал мрачно: — Велю прорубить тут окно, чтоб тебе впотьмах не сидеть. Цепи уберут. Попа пришлю...
— Так нету в Кандалухе попа. Как церковь сгорела, он и помер с горя.
— Дьякон есть? Его пришлю.
Двинский управитель поднялся и не прощаясь пошел.
— Афоня! А что же мне... долго ли князь на меня гневаться будет? Сидеть ведь так скушно. А я бы в плаванье морское пошел, берега дальние разведывать. Все польза государю, чем так-то гнить...
— Терпи. Стар великий, авось помрет скоро. А там, кто б ни сел на московский стол — брат его меньшой или ребеночек от литвинки — нам все на руку будет.