Палицын размыслил.
— Пособлю. Только уж и ты мне, отец, пособи.
Он коротко обсказал свое дело.
— Экую незадачу тебе задали, господине, — не одобрил монах. — Нойдов лопских, жрецов по-нашему, найти-то нетрудно, эти безобразники в любом погосте имеются. Кебунов-волхвов пореже встретишь. А самые поганые из них не здесь живут. Самыми сильными колдунами слывут те, что на Мурмане обитают. Да тебе ни здешние, ни мурманские в руки не дадутся.
— Медведями оборотятся? — фыркнул Палицын. — Чайками улетят?
— От своей земли они не поедут. Трудно, тяжко живет это племя, но жизнь свою ни на какую иную не променяет. Лопаря земля его скудная держит да идольские суеверия. А пуще того — тьма тьмущая здешней нечисти. Хоть ты силой лопина увезешь — помрет он у тебя скоро. Это простой мужик. А кебуна прихватишь — тот сам себя умертвит без всякого орудия. Ты его с обоза снимешь как упокойника, он и оживет да в свои края вернется. Или же ветры на море нагонит, не будет твоей лодье пути.
— Пустое, чернец, — захмурел Афанасий. — Велено добыть — добуду и свезу в Колмогоры. А ты мне поможешь с нехристями сладить... Был ли ты на Мурмане?
— Был. Шесть лет жил. Убогие те места.
— Чего ж ушел? Не сдюжил али колдунов тамошних не одолел?
— Не одолел, — вздохнул Феодорит. — Слаб духом против древнего епископа пермского Стефана. Тот-то пермских кудесников укрощал яко диких зверей и язычников во множестве крестил. А я, грешный, на Мурмане оставил того, кто лучше меня справится.
Палицын поднялся с лавки.
— Ну так на днях пришлю за тобой, отец. Поедем по погостам. Авось молитовки твои сгодятся к делу.
* * *
В летнюю пору солнце почти не закатывается, лишь край в море обмакивает. Так и стоит зарево в ночи: то ли вечерняя зоря, то ли утренняя. Селяне и спать едва ложатся — повалятся на два часа и снова за работу. Летняя страда всюду одинакова — что полевая, что поморская.
Васята объявился в церковном амбаре, где жил с монахом, заполночь. В грязных портах, со связкой рыбы и блуждающим вдохновением на лице.
— Лопари-то чего задумали, отче! — возопил с порога.
Бросил в пустую бадью рыбу и выудил рукой из-за спины малорослого парня в кожаных одёжах и лопском островерхом колпаке.
— Ты где же пропадал целый день, чадо? — вопросил Феодорит, оторвавшись от книги на столе. Кивнул лопину: — Тирву, Ляйне. Проходи, садись.
— С отрочатами на лов ходил, — отмахнулся Васята. — Так ты, отче, послушай, что удумали, зверообразные.
Он ткнул кулаком в спину заробевшему Ляйне для храбрости.
— На Сейдъявр будет лоахт, аччи, — задыхаясь от волнения и сбиваясь со своей молви на русскую, забормотал тот. — Через два день. Нойд Кипчульдыш сказал: надо олмынч-пальв. Чтобы духи давали лопинам много рыбы. Нойд показал на Воавр. Она станет пальв. Моя Воавр. Ее отец обещал отдать ее мне. Нойд зол на Ляйне за твоего Бога Крыст, аччи. Ляйне нравится твой Бог. И Воавр мне тоже нравится. Ты, аччи, пойди к нойду Кипчульдышу и переспорь его!