— Его невесту хотят зарезать в жертву бесам на Святом озере, — выпалил Васята. — Ты должен спасти ее, отче, вырвать из рук кровавых бесопоклонников!
— Беда, беда, — проговорил монах, задумавшись. — А где это — Свято озеро? Про два Сейдъявра в тундрах знаю, а здесь не слыхал о таком.
— Про него чужим не говорят, аччи. Путь на Сейдъявр знает только опас, поводырь, и нойд. Все лопины сийта бывают там раз в год, на священном лове рыбы.
— И ты бывал?
— Бывал. Но тогда не было олмынч-пальв, человечьей жертвы.
— Отчего же говоришь, что не знаешь туда пути?
— Простому лопину не надо помнить тот путь. Есть опас и нойд. Они проведут.
— Значит, вспомнишь. А теперь ложись спать. Утро вечера мудренее.
Лопарь, подумав, послушно скорчился в углу амбара на охапке старого сена, укрылся ветошью, натянул колпак на глаза и затих.
— По глазам твоим зрю, отче, у тебя ответная задумка родилась, — тихо, как заговорщик, пробубнил Васята и заулыбался.
— Что это у тебя на шее-то болтается? — не ответил монах.
Алтарник, спохватившись, выпростал из-под рубахи плоскую вещицу в пол-ладони, оказавшуюся серебряным складнем. Снял через голову тесемку, на которой тот висел, отдал Феодориту.
— Нонеча на казенном дворе покликал меня старой служилец, из тех, что с новым двинским волостелем приплыли от Колмогор. Назвался Онисимом да вручил складень-то. Наказал Богу отдать, на церкву, значит... когда новую сладим. Себя в помянник просил записать, молиться за душу евойную.
Монах трепетно приник губами к образам на обеих створках раскрытого складня. Васята увидел, как по щеке у него поползла слеза.
— Матушкино благословенье, — с чувством проговорил Феодорит. — Вот и пришло оно ко мне. Послал Господь. А складень этот, — объяснил он парню, — я по родительскому дому помню. В дитячьих годах игрался им.
Васята все равно ничего не понял и хлопал глазами ошарашенно.
— Что ж, отче, у тебя украли родителево благословенье?
— Ну, считай, не в те руки передали, годов тридцать назад. А человек тот лишь недавно мне рассказал, как дело было, повинился. Тот, которого я нашел на Мурмане... с которым вместе скитались в тех скорбных пустынях.
— А теперь он один там? — ужаснулся Василий. — Как древние отшельники в египетской пустыне?! Кто же сей великий подвижник, отче? Ты прежде про него не рассказывал...
Монах молча ушел к своему одру на дощатом настиле, крытом дерюгой.
— Давай-ка повалимся спать.
Васята, вздохнув, покорился. Но лежа на своей постели, не мог уснуть. Знал, что и Феодорит тоже не спит и по обычаю своему лег лишь для виду. Скоро встанет, запалит свечу перед образами и будет молиться до поздних петухов. А пробудившемуся наутро Васяте опять скажет, будто только что поднялся с ложа.