Ну а собственные вещи Серова, как они попадали в галерею?
Он сам, понимая двусмысленность своего положения, больше любил, когда его картины приобретались Музеем Александра III. (Имеется письмо его по этому поводу к директору музея Д. И. Толстому.) Поэтому здесь приходилось стараться Остроухову. С тем же Д. И. Толстым делился он своей удачей: «Я в особенности рад, что поспели вырвать удивительную (неожиданно удивительную) вещь Серова „Петр I“… Чудесная историческая картинка».
Большинство лучших картин Серова попало в Третьяковскую галерею либо при жизни самого Третьякова, либо в послереволюционное время – из частных коллекций.
1905 год Серов встретил в Петербурге. Здесь, в Таврическом дворце, должна была открыться историческая выставка русского портрета, новое детище Сергея Павловича Дягилева. Выставка сулила много радостей.
Серов отдыхал. Он чувствовал себя отлично. Встречался с петербургскими друзьями по «Миру искусства», бывал у Чистякова. Остановился он на сей раз у Матэ, как в былые годы, не желая, видимо, беспокоить Дягилева, занятого выставкой. Василий Васильевич был рад, мирискусники ревновали[54].
Вечером 8 января, в субботу, вернулся он домой поздно. Василий Васильевич, взволнованный, рассказал, что сегодня в Академии были беспорядки. Во двор Академии ввели улан, студенты бросили работу, потребовали, чтобы войска были выведены; их вывели только недавно. И, говорят, расположили на 5-й линии. И еще говорят, что завтра будет шествие рабочих к дворцу, возглавлять его будет священник, а войска, видимо, только для охраны порядка, но все равно как-то тревожно.
Серов знал не больше.
Ночь прошла беспокойно. Он встал рано, вышел из своей комнаты. Василий Васильевич был уже на ногах. Они прошли коридорами в классы, полутемные еще по петербургскому зимнему утру. В классе, выходящем окнами на 5-ю линию, стоял у окна скульптор Гинцбург, маленький, черный, с лысиной во всю голову, тот самый Элиасик, воспитанник Антокольского, который когда-то лепил Тоше Серову восковых лошадок. Гинцбург рассказал, что город полон войск, в Академию никого сейчас не пускают, он, Гинцбург, прошел последним.
Все трое подошли к окну. Серов раскрыл альбом; положив на подоконник, стал зарисовывать улицу и улан. На улице пустынно, закрыты лавки, закрыты дома, у ворот стоят дворники. Время близится к двенадцати, уже высоко взошло солнце, блестит снег. Со стороны Большого проспекта послышался стук копыт, мимо окон проскакали вестовые, что-то доложили высокому уланскому офицеру, тот отдал команду, тишину рассек резкий звук трубы, и сейчас же блеск множества выхваченных из ножен шашек заставил замереть сердце в предчувствии чего-то страшного. Подал команду пехотный полковник, солдаты опустились на колено, припали к ружьям.