Мои же товарищи уж если на что и могли пожаловаться, то совсем не на шум, а скорее на мое молчание. Я стал малообщителен, сторонился людей, жил в своих мечтах и выражал их стихами.
Тетради со стихами стали накапливаться в моей парте в интернате и в моем чемодане. Тысячи рифмованных куплетов, разных, как овцы — белые, черные, пятнистые и гладкие, тонкорунные и грубошерстные, безрогие и с рогами, — как говорил великий поэт Чаюпи, которого мы читали.
Мне они, конечно, нравились. Нравились и некоторым моим товарищам. А кое-кому не нравились. Мне очень хотелось показать их отцу, чтобы тот мог оценить по достоинству, но сразу я не решался.
Помню, однажды, когда я прочитал кого-то из древних поэтов, Гомера или Виргилия, мне пришло на ум написать стихотворение о свирели. Я назвал его «Свирель Марсиаса».
Мы довольно подробно изучали древнегреческую мифологию. Я знал, что Марсиас — это полубог, которого греки изображали чудовищем с человеческим лицом и телом, с головы до ног покрытым шерстью, с козлиными ушами, рогами и ногами.
Несчастный сатир Марсиас — таких чудовищ древние греки называли сатирами — захотел соперничать в пении с богом света, поэзии и искусств Аполлоном, игравшим на лире, маленьком струнном инструменте. Как вы, может быть, знаете, лира — это символ музыки и поэзии. Предание рассказывает, что Марсиас на своей свирели не смог достичь совершенства игры Аполлона. Поражение обошлось ему дорого — с него живьем содрали кожу.
Мне было очень жалко несчастного сказочного музыканта, с которого живьем содрали кожу только за то, что он надеялся сыграть на своей свирели лучше, чем Аполлон на лире.
Что касается моих стихов, то я был скромен. Большим талантом я себя не считал и не думал, что могу творить так, как великие поэты, как Аполлон. Но неужели все поэты должны быть великими, а с тех, у кого стихи послабее, чем у Аполлона, следует живьем сдирать кожу? Конечно, нет!
Я не нашел справедливого приговора для бедного сатира, хотя и ломал себе голову целый день.
Не помню, сочувствовал я беде Марсиаса в своих стихах или нет, но прекрасно помню, что его песни хвалил. Пускай все хвалят Аполлона — по мне, и Марсиас пел хорошо. Я утверждал даже, что кожу с него содрали потому, что он пел лучше Аполлона. Такие уж были времена: кто мог состязаться с богом искусств, не подвергаясь опасности лишиться головы?
Это, разумеется, не было проявлением скромности с моей стороны. Я как бы говорил великим поэтам:
«Нечего нос задирать! Моя свирель играет не хуже ваших лир».
Стихотворение мое состояло почти из тридцати строф, которые пел волшебный игрок на свирели. Оно было полно наяд, дриад, гамадриад и нимф — древних сказочных божеств, похожих на наших фей и волшебниц. Они проводили жизнь в песнях и танцах, живя в лесах, на полях, в родниках и горных потоках. Даже сам Аполлон фигурировал в моем стихотворении. Как и в древних мифах, он сравнивался с зарей и солнцем, красоту и совершенство которых трудно описать.