На подобные поэтические сравнения сэр Бенедикт изогнул одну бровь, и дело было вовсе не в том, что в его собеседнике сложно было заподозрить такие бездны красноречия. Просто образ властной домовладелицы никак не вязался с расточаемыми в ее адрес комплиментами.
Калина Ипатьевич, ни на что не обращая внимания, продолжал править лошадкой и жаловаться на творящиеся в его жизни несправедливости пораженному слушателю:
– И ведь опять же уведет ее этот скалозуб, саврас проклятый. Льстивыми речами заманит. У самого за душой ни копейки. Ни кожи ни рожи, одна зубастость эта бесовая. Ишь, белизной сверкает, словно унитаз англицкого фарфору! – Довольный своей шуткой и проявленной эрудицией, купец заливисто рассмеялся, да так, что псы в соседних дворах подхватили.
Ехать оказалось не так уж и далеко, в амбарный тупичок, что по-за охотными рядами, по этой причине Калина Ипатьевич не вполне успел излить душу подозрительно притихшему криптозоологу.
Коляску оставили в самом начале тупика и дальше прошли уже на своих двоих. Сэр Бенедикт и Модест Дионисович, не сговариваясь, немедленно уткнулись носами в платки, ибо запахи вокруг стояли такие, что хоть топор вешай, хоть сам следом вешайся. Купец же ничего, лишь посмеивался в бороду.
– Ну ладно барин, белая англицкая кость, но ты-то, Модка, чего нос воротишь? Али не знаешь, откуда те деньги, на которые твоя кляча куплена?
– Кажется, мы на брудершафт не пили, – проворчал франтик, не думая отнимать от лица платка с изящно вышитой монограммой.
– Тухлые амбары это, – махнув рукой на соперника, пояснил Калина Ипатьевич. – Сделавшиеся духовитыми товары сюда переправляют, прежде чем за город вывезти. Генерал-губернатор наш в черте города закапывать воспретил и возить по дневному времени тож, вот и передерживаем здесь…
– Иногда даже слишком передерживаете, – прогнусавил Модест Дионисович.
– Цыц! А ты возы-то погоняй по ночному времени, потом рот раскрывай.
Подошли к одному из амбаров, и купец позвонил в колокольчик, приделанный прямо к стене, чуть в отдалении от широких двустворчатых ворот. На звон открылось окошко второго этажа, и оттуда показалось рябое лицо приказчика.
– Отворяй! – не слишком ласково гаркнул Калина Ипатьевич тоном, которым даже со своим ненавистным соперником себе разговаривать не позволял.
Приказчика словно сдуло, и уже через секунду он, как стрекозел, через ступеньку прыгал по шаткой деревянной лесенке вниз.
– Ах, мы за этим пришли? – сказал Модест Дионисович, зачем-то взял от стены ящик, не испугавшись запачкать перчаток, и забрался на него с ногами.