Я наклонилась вперед, чуть ближе. Но я не могла этого сделать. Внезапно позади меня раздался шаркающий звук. Я повернулась к пану Розенбергу. Он увидел меня у воды, и его лицо, казалось, озарилось пониманием.
– Сэделе, нет. – Имя, которым звала меня мама, вызвало новый поток слез.
Я попыталась объяснить, зачем стояла так близко к краю.
– Придумай что-нибудь получше, – сказал пан Розенберг прежде, чем я открыла рот. Он показал пальцем наверх. – Там, наверху, почти не осталось живых евреев. – Он не потрудился оградить меня от правды, как мои родители, когда я была помладше. Больше не было нужды что-то скрывать. – Мы последние из нашего народа здесь, внизу, и мы живы. Ты в долгу перед родителями, и тебе нужно жить дальше.
– Но ради чего стоит продолжать? – Мой голос прозвучал так жалобно, когда я впервые произнесла эти слова отчаяния вслух.
– Ты должна жить ради своей матери, – ответил он. – В конце концов, она ушла ради тебя.
– Как вы можете так говорить? – возмутилась я, ощущая новую волну боли и потери за словами, что прозвучали грубо. – Она бросила меня.
– Нет, нет, – ответил пан Розенберг. – Она ушла, чтобы спасти тебя. Твоя мать ушла не потому, что ей было все равно. Она ушла, потому что ты и твоя сестра – единственное, о ком она заботилась, и она считала, что ее уход – лучший шанс спасти вас обоих. Ты же не хочешь, чтобы все это было напрасно.
Он продолжил:
– Ты единственная из своей семьи. У тебя есть обязательство жить дальше. – Он был прав. И хотя мое сердце изнывало от боли, я должна крепиться и вести себя разумно ради мамы – так же, как она пыталась вести себя ради меня.
– Моя мать… – Мне все еще было тяжело смириться с тем фактом, что она меня бросила – или игнорировать опасность, в которой она, вероятно, находилась прямо сейчас. – Где она?
– Я не знаю. Но ты обязана жить ради нее, несмотря ни на что.
– Но что, если она не вернется?
Какое-то мгновение я надеялась, что он возразит, что скажет, что этого не произойдет, и станет отрицать эту возможность. Но он не стал лгать:
– Тогда ты обязана жить ради нее, как она бы хотела. Чтобы она гордилась тобой.
Он прав, осознала я. Что бы подумала мама, если бы увидела меня сейчас, неряшливую и разболтанную, забросившую всю ее работу. Я поклялась, что после этого возобновлю режим дня и заставлю себя гулять по туннелю, учиться и содержать себя в чистоте.
Пан Розенберг провел меня обратно внутрь и направился в свой угол комнаты. Мгновение спустя он вернулся и вручил мне книгу.
– Из нашего дома в гетто я унес столько книг, сколько смог.