– Я должна, – ответила она. – Есть и другие. – И, хотя ее матери и сестры уже не было, она не бросила бы Сола и его семью.
И все же она остановилась. – На самом деле внизу очень тяжело. Единственная причина, по которой я справлялась, – в моей матери. Я не уверена, что у меня хватит сил прожить в одиночку, без нее. – Голос Сэди сорвался. – Я не могу быть там одна.
– Ты и не будешь. Просто продолжай приходить ко мне, хорошо? И я приду сюда и принесу все что смогу, и мы проведем вместе эти ужасные дни, пока не закончится война. – Я старалась говорить уверенно и оптимистично.
– Хорошо, – согласилась она, но я не могла сказать, действительно ли она мне поверила или просто была слишком грустной и усталой, чтобы спорить. Она спустилась в канализацию. Я попыталась встать перед ней, чтобы заслонить ее от любого, кто мог пройти мимо и увидеть необычное зрелище.
– Я приду завтра, хорошо? – сказала я. – И на следующий день. Я буду приходить к тебе каждый день. Тебе просто нужно будет встать утром и прийти повидаться. Сама я понятия не имела, как мне это удастся. Скрываясь от глаз Анны-Люсии, убегать в эту отдаленную часть города было тяжело даже раз в неделю. Но Сэди нужно было сказать хоть что-то обнадеживающее.
Не говоря ни слова, она повернулась и снова исчезла в канализации.
Сэди
Элла сегодня задерживалась. Я стояла в туннеле, укрываясь от капель дождя, падавших в решетку канализации. Ветер их раздувал, и они метались в сторону, будто гнались за мной. Я нырнула в угол, безуспешно стараясь спастись от сырости. На этот раз мне хотелось убежать обратно в комнату. Но я осталась, уверенная, что Элла придет.
Стоял конец июля, уже больше четырех месяцев мы жили в канализации. Мамы не было три недели. С тех пор, как я вернулась обратно под землю, Элла не смогла ни разыскать ее, ни что-то узнать о ней. С каждым днем становилось все труднее игнорировать очевидную правду, что мама, вероятно, не вернется. И все же я цеплялась за надежду, единственное, что помогало мне проживать каждый день. Без моей матери у меня не было ничего.
И не только тоска по матери становилась невыносимой – наши условия жизни тоже ухудшились. Воздух нагрелся от летней жары, и поднялись канализационные газы, густые и грязные. Наши суставы болели от сырости, а кожа покрылась странной сыпью.
– По крайней мере, здесь не холодно, – однажды заключил пан Розенберг. – Понятия не имею, что нам придется сделать, чтобы пережить следующую зиму. – Я удивленно посмотрела на него. До зимы оставалось еще несколько месяцев. Он же не всерьез полагает, что мы до той поры будем здесь.