— Вы скажить, який у меня характер. Як увижу змияку, так самого себя забываю. Боюсь, так боюсь, что аж на сердце моторошно. — Он осмотрел испачканные пометом гимнастерку, шаровары и горестно покачал головой. — От же чертова птицеферма, все обмундирование спор-тила. Правду говорили у нас в колхозе, что это дело женское. Нечего туда мужику соваться, обязательно тебя ж и обваляют. — Раздеваясь, он попросил Лазарева: — Вы уж не кажите хлопцам, шо тут у нас наробылось. Я потом обмундирование выстираю, и все будет гладенько.
Лазарев задумчиво и смущенно кивнул головой, с почтительным удивлением рассматривая полуголого Почуйко. Плечи, спина и особенно крепкие, чуть тронутые летним загарцем мускулистые ноги были покрыты ссадинами, кровоподтеками и синяками.
«Как же он держался? — думал Лазарев. — Ему ж лежать нужно, лечиться, а он ходит, шутит. И я еще подсмеивался над его хитростью. Какая уж тут хитрость!»
— Послушайте, ведь вам трудно ходить, — сказал Николай Иванович и протянул Андрею сшитую им из остатков почуйкинского сапога сандалию на деревянной подошве.
Опасаясь подвоха, Почуйко покосился на подарок, но сандалию все-таки примерил,
— А что? Хорошо! — убежденно решил он. — Можно сказать, пятка и не беспокоит.
Они молча поужинали. Солнце село за сопками, хотя небо над седьмым постом еще зеленело. Глухо и настороженно гудели провода.
— К погоде, наверное, гудят, — сказал Лазарев и взглянул на небо.
Почуйко тоже посмотрел на небо и замер.
В невообразимой глубине звездного простора родилась стремительная светлая точка и, чудовищно увеличиваясь, понеслась на землю, прямо на седьмой пост.
Точка мгновенно превращалась в огненный шар, который так же мгновенно и почти неуловимо для глаз менял окраску. Вначале он был оранжевым, потом золотистым и, наконец, стал ослепительным, до голубизны белым, почти фиолетовым.
Этот неестественный, темно-фиолетовый цвет так больно резал глаза, что Лазарев и Почуйко зажмурились. И в то же мгновение родился далекий свист, переросший в раскатистый, оглушительный грохот. Он перекатывался от сопки к сопке, бился об их отроги, отскакивал и переплетался. Потом налетел ветер. Он сорвал брезент с кучи имущества, вышиб стекла в землянке, толкнул припавших к каменному столу людей.
Когда ошеломленные Николай Иванович и Андрей открыли глаза, они ясно увидели, как на отрогах главного хребта, будто трава под косой, валится лес и склоны гор из разноцветных превращаются в однообразные, желто-бурые, точно после пожара.
Резкий порывистый ветер все еще метался в распадках и долинах между сопками и хребтами, завывая и закручивая столбы смерчей, но небо постепенно прояснялось, и на нем выступали равнодушные, спокойные звезды. Из-за главного хребта показался чистенький, точно вымытый, рожок молодого месяца, и вся округа опять засветилась мягко и умиротворенно.