Так или иначе, я просто не могу на него насмотреться.
Он уже обосновался в Стоунхейвене так, словно всегда жил здесь. Он укладывается на диваны с шелковой обивкой, не снимая туфель, и ему плевать, что подошвы оставляют черные отметины на ткани. Он ставит банки пива на инкрустированный буфет красного дерева, и на дереве потом остаются туманные белесые кольца, которые невозможно убрать. Он курит сигареты на веранде и, поскольку у меня нет пепельницы, пользуется фарфоровой тарелкой с золотой монограммой «Л».
Моя бабушка Катрин была бы в ужасе от его поведения, а я в восторге. Он спустил этот дом с небес на землю, он стал здесь главным, присвоил Стоунхейвен себе, а у меня так никогда не получалось.
Мы женаты уже две недели. Много месяцев я томилась в Стоунхейвене, он казался мне клеткой, а теперь мне вовсе не хочется отсюда уезжать. Мы с Майклом немного говорили насчет медового месяца – не слетать ли куда-нибудь в теплые тропические края? Бора-Бора! А может быть, Эльютера[108]? Куда теперь модно отправляться на отдых? Я давно этим не интересовалась. Но за окнами падает снег, и мы потягиваем мартини, сидя на диване в библиотеке, и нам так уютно, что я не вижу никакого смысла куда-то ехать. Я столько лет непрерывно куда-то ездила и летала. Наверное, искала что-то, чему даже не могла придумать название, и вот теперь я это нашла, и это такая радость – жить здесь и никуда не стремиться.
Непрерывная, отвлекающая болтовня у меня в голове, все эти мучительные писклявые и басовые звуки, – они полностью исчезли. Я чувствую себя исключительно в настоящем моменте. О, псевдо-Эшли мной бы очень гордилась!
Я перестала заходить в Инстаграм. Не опубликовала ни одной фотографии со дня нашей свадьбы. Майкл не одобряет социальные сети. Он почти все время прячет от меня мой смартфон. Но это просто замечательно! Я все чаще ловлю себя на том, что мне больше не нужно одобрение полумиллиона незнакомых людей. Единственный человек, чье мнение что-то значит для меня, сидит рядом со мной. И честно говоря, это такое счастье – отказаться от всего этого, от рефлекторной тяги к этому пустому квадрату, от изнурительной искусственности, наступающей тогда, когда ты выходишь на сцену и просишь, чтобы о тебе судили.
Понимаете? Вы больше не сможете меня ранить, потому что теперь мне все равно, что вы обо мне думаете.
«Может быть, нам стоило бы съездить в Ирландию, – говорит мне Майкл. – Я могу представить тебя своим тетушкам».
Я то и дело прошу его рассказывать мне истории об этом замке, о древнем родовом гнезде О’Брайенов, крепости, гораздо более суровой, чем Стоунхейвен. Семейство Майкла отказалось от замка довольно давно, и он, по сути дела, там после детства не жил. Он говорит, что замок «скромный». «В Ирландии тысячи замков, почти у каждой семьи когда-то был свой замок».