Дурново отличался обаятельными манерами, былъ человѣкомъ пріятнымъ во всѣхъ отношеніяхъ, не имѣлъ никакихъ твердыхъ и рѣзкихъ убѣжденій, словомъ, принадлежалъ къ сорту людей, которые умѣли приспосабливаться ко всякому курсу и, приспособившись, сами не проявляли рѣзкихъ, непріятныхъ чертъ даннаго курса и уже своей пріятной манерой сглаживали создававшіяся затрудненія. И въ области еврейскаго вопроса И. Н. Дурново не проявлялъ никакого озлобленія. Онъ шелъ по теченію; никакой антисемитской иниціативы онъ не проявлялъ, и даже бывали случаи, когда напротивъ того, онъ смягчалъ посколько могъ, примѣненіе тѣхъ или другихъ мѣръ, предначертанныхъ свыше. Еврейскими дѣлами вѣдалъ тогда департаментъ полиціи. Между директоромъ департамента полиціи и самимъ министромъ, въ области рѣшенія дѣлъ, связанныхъ съ еврейскимъ вопросомъ, никакой сильной инстанціи не было: товарищъ министра не имѣлъ никакого вліянія какъ разъ на эту категорію дѣлъ. Такимъ образомъ, фактическимъ вершителемъ еврейскихъ дѣлъ являлся директоръ департамента полиціи, которымъ былъ Петръ Николаевичъ Дурново, бывшій товарищъ прокурора судебной палаты въ Петербургѣ, одновременно съ Плеве, послѣ катастрофы 1 марта, перешедшій на службу въ министерство внутреннихъ дѣлъ и съ уходомъ Плеве въ товарищи министра занявшій освободившееся мѣсто директора департамента. Этотъ Дурново, въ отличіе отъ министра Ивана Николаевича Дурново, былъ человѣкомъ большой иниціативы. Онъ былъ однимъ изъ умнѣйшихъ государственныхъ людей Россіи. О немъ мнѣ придется вспоминать неоднократно впослѣдствіи, какъ о сенаторѣ, какъ о товарищѣ министра внутреннихъ дѣлъ и потомъ какъ о министрѣ внутреннихъ дѣлъ уже въ кабинетѣ, образованномъ Витте послѣ 17 октября 1905 г.
П. Н. Дурново, какъ абсолютно умный человѣкъ, понималъ всю нелѣпость политики въ области еврейскаго вопроса; онъ не вѣрилъ въ спасительность ограничительныхъ мѣръ, но, конечно, его положеніе не позволяло ему возвысить голосъ за отмѣну тѣхъ или другихъ ограниченій. Подчиняясь требованіямъ политическаго курса, онъ, какъ директоръ департамента, твердо держался предуказанныхъ началъ и никакихъ послабленій не допускалъ. Однако, онъ всегда былъ доступенъ резонамъ, и я по совѣсти долженъ сказать, что если примѣненіе того или другого ограничительнаго правила являлось крайне несправедливымъ и находилось въ явномъ противорѣчіи съ гуманностью, то отъ директора департамента всегда можно было ожидать и вниманія и благосклоннаго къ дѣлу отношенія. Проекты Плеве отнюдь не вызвали симпатій Дурново, а отъ него въ значительной степени могло зависѣть дать имъ ускоренное движеніе или же, наоборотъ, не торопиться съ представленіемъ ихъ въ Государственный Совѣтъ, — не потому, что онъ, какъ директоръ департамента, могъ осилить товарища министра Плеве, а потому, что по условіямъ бюрократическаго производства дѣлъ, ему легко было чинить всякія препятствія и задержки въ движеніи законодательныхъ предположеній. Эти проекты не сдвинулись съ мѣста, пока Плеве оставался въ должности товарища министра внутреннихъ дѣлъ, — они дремали въ нѣдрахъ разныхъ канцелярій до того момента, когда Плеве былъ назначенъ государственнымъ секретаремъ и никакого интереса уже къ этимъ законопроектамъ проявлять не могъ. Такъ они и остались въ канцелярскихъ архивахъ, къ счастью для евреевъ, а, можетъ быть, и для Россіи, не поступивъ даже въ Государственный Совѣтъ.