- Какое благородство! - не удержалась.
- Какое есть, - неожиданно зло ответил мой бывший. - Я понимаю, что тебе от меня ничего не надо, но если ты не хочешь быть нелегалкой, то это нормальный выход. Как минимум, сможешь хотя бы домой съездить.
- Что ты говоришь?! Ручку тебе поцеловать за это теперь?
- Таня, ничего ему целовать не надо. Вообще. Таким образом Игаль готов искупить свою вину.
Я обожаю эти старорежимные выражения! Все-таки она классная баба!
- Хотя он, конечно, был бы не против какого-нибудь поцелуя, - тут же съязвила Фаня. Ну вот что с ней делать? Кроме того, что она классная, она та еще стервоза!
- Он, может, и нет. А я, против, - отрезала я.
- Ну и Господь с вами. Я, Михаль и Эден будем свидетелями, что ты последние месяцы ухаживала за мной с проживанием. Думаю, этого будет вполне достаточно. Если нет - Игаль приведет эту вашу знакомую… ту, которая тебя ко мне направила.
- А Томер? - вырвалось у меня.
- Надо будет - и Томер придет и скажет, - спокойно ответила Фаня. И даже не спросила, причем тут Томер. Но все поняла. Наверняка.
- Я с ним поговорю.
Тут меня как жаром обдало. Томер будет разбираться с моей дурацкой ситуацией… хотя именно он этот вариант и предложил.
- Кто такой Томер? - спросил Игаль, когда я вышла в коридор открыть ему дверь.
- А тебе какое дело? Внук Фани.
- Почему ты о нем спросила?
Скажите, какой чувствительный! Где не надо так тупой-претупой, а тут сразу сообразил.
- Потому что. Отстань! - захлопнула дверь, повернула ключ. Все. И неожиданно стало смешно. А ведь прав был покойный Курт Кобейн! Вся эта “Санта-Барбара” пахнет совершенно подростковым духом. Детские разборки на взрослые темы. Зачем я Томера-то приплела? Спалилась перед бабкой. Теперь и вовсе неудобно. Метапелет-разлучница. Выбросить из головы. Забыть. Черт с ним, пусть этот подонок Игаль обеспечит мне легальное проживание. Пусть оплачивает адвокатов или кого там еще надо. И тогда - идет на все четыре стороны. С паршивой овцы хоть шерсти клок. Как это выражение на иврит перевести, интересно? Надо будет у Фани спросить.
ГЛАВА ВТОРАЯ. МЕСТЬ АТАМАНА. УКРАИНА, 1918-1919
- Живая вроде! - раздался голос откуда-то издалека, глухой, как из бочки.
Фаня разлепила глаза и сразу же закрыла веки от острой рези солнечного света. Тело сначала показалось невесомым, но тут от низа живота к каждой клеточке рванулась невыносимая боль. Невыносимая настолько, что хотелось умереть, только бы она прекратилась. Все внизу горело огнем, кожу на бедрах стягивало что-то липкое и мерзкое, отвратительное настолько, что Фаня-Дита не удержалась и закричала. Закричала так, что стало больно горлу, так, что закололо в груди, но легче не стало. Нисколько. Да и крика своего она не услышала. Девушка очень боялась, что вот сейчас она очнется и вспомнит, что произошло, не хотела очнуться, не хотела вспоминать, нет, но вспоминала. Все, как это было, минута за минутой, и от этого ее затошнило. Сил встать не было, она повернула голову набок, и вонючая слизь, заливая рот и ноздри, изверглась наружу. Спазмы перехватывали дыхание, она боялась, что вот-вот захлебнется и умрет, но не могла остановиться, рвать уже стало нечем, и она только содрогалась в конвульсиях, лежа щекой в этой вонючей гадости и дергаясь от острых спазмов внизу. Нет-нет, не хочу! Не было этого! Не было! Не надо! Не вспоминай!