Мне померещилась голова. Моя собственная голова там, на подушке. Я оцепенела от ужаса, решив, что я лежу в кровати – что все время, проведенное мной в темной гардеробной, я спала, а сейчас проснусь, встану с постели, подойду к месту, где я стою, и обниму себя. Нужен свет! – лихорадочно подумала я. Тебе нужен свет! Ее нельзя подпускать в темноте! Я нашарила на полу свечу, зажгла и сжала обеими руками, чтобы уже точно не выронить. Потом боязливо приблизилась к кровати.
На подушке оказалась не голова. А свернутая кольцами золотистая коса – Селинины волосы, которые я пыталась украсть из Миллбанка. Из своей темноты она прислала их мне – сквозь ночь, сквозь город. Я поднесла косу к лицу. Она пахла серой.
Я проснулась в шесть утра, в полной уверенности, что слышу миллбанкский колокол. Наверное, так пробуждается человек от смертного сна, объятый кромешной тьмой, придавленный толщей сырой земли. Рядом лежали Селинины волосы, чуть потускневшие там, где коса растрепалась. Увидев их и вспомнив вчерашний вечер, я вся затряслась, но у меня достало соображения тотчас же вскочить с постели, завернуть волосы в шелковый шарф и спрятать подальше от глаз – в ящик стола, где я храню дневник. Пока я бежала к столу и обратно, пол под ногами кренился из стороны в сторону, точно палуба корабля, и он продолжал крениться и качаться, даже когда я опять забралась под одеяло и неподвижно распласталась на спине. Заглянувшая ко мне Эллис сразу кинулась за матерью. Мать пришла хмурая, явно собираясь выговорить мне за вчерашнее поведение, но испуганно ахнула, увидев меня, такую бледную, жалкую, дрожащую, и незамедлительно послала Вайгерс за доктором Эшем. Когда он явился, я не выдержала и расплакалась. Но в ответ на расспросы сказала, что со мной ничего страшного, просто у меня «женские дела», вот и все. Доктор велел мне принимать лауданум вместо хлорала и соблюдать полный покой.
После его ухода мать приказала Вайгерс сделать мне горячую грелку, потому что я пожаловалась на боли в животе. Затем она принесла лауданум. По крайней мере, на вкус он приятнее хлорала.
– Разумеется, я не заставила бы тебя сидеть с нами за ужином, если бы знала, как тебе плохо, – сказала мать. – Впредь нам нужно внимательнее следить, как ты проводишь дни, не переутомляешься ли.
Несколько времени спустя она привела Хелен и Стивена; я слышала, как они шепчутся. Кажется, я погрузилась в сон, но вскоре проснулась вся в слезах, что-то бессвязно выкрикивая, и с полчаса не могла успокоиться. Теперь мне стало страшно, как бы не сказать в беспамятстве чего лишнего, если вдруг такой приступ повторится, пока они рядом. Я попросила всех уйти: мол, тогда мне полегчает.