Селина понизила голос и заговорила медленным страстным шепотом, от которого лауданум, растворенный в моей крови, бешено запульсировал в жилах. Я ощутила властную притягательную силу, от нее исходящую, которая объяла меня и повлекла сквозь насыщенный пакляной пылью воздух к ее шепчущим губам. Я схватилась за стену, но рука скользила по сырой известке; тогда я прислонилась к стене, но она словно проваливалась подо мной. Мне показалось, я вся растягиваюсь, раздуваюсь – лицо разбухало над воротником, пальцы разбухали в перчатках…
Я посмотрела на свои руки. Селина сказала, это ее руки, но они были огромные и чужие. Я ощущала поверхность ладоней, ощущала все борозды и линии на них.
Я почувствовала, как руки твердеют и становятся ломкими.
А потом размягчаются и начинают плавиться.
И тогда я поняла, чьи это руки. Нет, не Селинины. Это его руки – с них были сняты восковые слепки, они по ночам проникали к ней в камеру и оставляли следы. Это мои руки – и одновременно руки Питера Квика! Мне сделалось страшно.
– Нет, ни за что! Нет, я не пойду на такое! – со всей возможной твердостью произнесла я – и жуткое распирающее ощущение вмиг исчезло.
Я шагнула вбок и положила руку на дверь. Теперь это была моя, только моя рука в черной шелковой перчатке.
– Аврора… – начала Селина, но я ее оборвала:
– Не называйте меня так, это не мое имя! И никогда, никогда моим не было! – Я постучала кулаком в дверь и крикнула: – Миссис Притти! Миссис Притти! – Потом обернулась.
Лицо Селины шло красными пятнами, как от пощечины. Она стояла словно окаменев, потрясенная и несчастная. А мгновение спустя заплакала.
– Мы найдем другой способ, – сказала я, но она помотала головой и прошептала:
– Разве вы не понимаете? Разве не понимаете, что другого способа нет? – В уголке ее глаза набухла очередная слезинка, задрожала и скатилась по щеке, мутнея от пакляной пыли.
Тут дверь отворилась, и миссис Притти кивком пригласила меня проследовать в коридор. Я вышла из камеры не оглядываясь, ибо знала: стоит только оглянуться и слезы Селины, ее бедное лицо с синяком и мое собственное страстное желание безудержно повлекут меня обратно к ней – и тогда все пропало. Я уходила от запертой двери ее камеры, как человек, терзаемый жестокой пыткой, с заткнутым кляпом ртом, подгоняемый стрекалами, сдирающими кожу до мяса.
Миссис Притти дошла со мной до башенной лестницы и там меня оставила, полагая, что вниз я спущусь сама. Но я спускаться не стала. Остановилась в тени лестничной площадки, прижалась щекой к прохладной белой стене – и не шевелилась, пока надо мной не раздались шаги. Подумав, что идет мисс Ридли, я быстро повернулась и вытерла щеку на случай, если на ней остались слезы или следы извести. Шаги приближались.