Я поехала к ней, в Миллбанк. Что еще мне оставалось? Она обещала прийти в ночной тьме, но не пришла. Мне ничего не оставалось, кроме как поехать к ней. Я по-прежнему была в платье, ибо не раздевалась со вчерашнего дня. Вызывать Вайгерс я не стала – не хотела, чтобы она видела меня в таком состоянии. Я нерешительно задержалась на пороге, ошарашенная ослепительной белизной и огромностью дня. Но у меня хватило соображения взять извозчика. Самой себе я казалась спокойной. Вероятно, бессонная ночь притупила все мои чувства.
Сидя в кэбе, я даже слышала какой-то голос. Жабий голос, шептавший мне прямо в ухо: «Да, так и должно быть! Так оно лучше! Пусть даже еще четыре года, но так правильно. Неужели ты и впрямь думала, что есть другой способ? Неужели поверила? Ты?»
Голос казался знакомым. Вероятно, он звучал во мне с самого начала, только прежде я замыкала слух. Теперь я отчетливо слышала этот шелестящий шепот, но сохраняла каменное спокойствие. Какое мне дело, что́ он там говорит? Я думала о Селине. Представляла ее бледной, измученной, сломленной… возможно, тяжелобольной.
Что еще мне оставалось делать, как не поехать к ней? Конечно, она знает, что я приеду, и ждет меня.
После бурной ненастной ночи утро выдалось на удивление тихим. Было еще очень рано, когда извозчик высадил меня у ворот Миллбанка. Верхушки тюремных башен окутывал туман, на стенах белели полосы налипшего снега, в сторожке выгребали золу из очага и укладывали туда свежие поленья. Привратник, открывший мне на стук, посмотрел на меня странно, и я впервые подумала, что, должно быть, выгляжу – краше в гроб кладут.
– Вот уж не ожидал увидеть вас так скоро, мисс! – сказал он, потом задумчиво покивал. – Верно, за вами послали из женского корпуса? Они нам страшную нахлобучку устроят, мисс Прайер. Можете не сомневаться.
Я не поняла, о чем он, но ничего спрашивать не стала, поскольку голова была занята совсем другим.
Когда я вошла в здание, мне показалось, будто тюрьма как-то изменилась, – впрочем, это меня не удивило. Я решила, что на самом деле изменилось только мое восприятие и моя нервозность передается караульным. Один потребовал у меня пропуск. Сказал, что не может открыть мне ворота, если я не предъявлю бумагу от мистера Шиллитоу. За все время никто еще ни разу не спрашивал у меня пропуска. Я молча уставилась на караульного, чувствуя, как в душе поднимается тупая паника. Значит, они уже постановили не пускать меня к Селине…
Но тут подбежал другой караульный:
– Это же добровольная посетительница, дурень! Ей пройти можно!