— Завтра поедешь на выставку.
Эти слова относились к крупному косматому псу того неопределенного серо-бурого цвета, который столь характерен для кавказских овчарок — могучих, преданных животных, отличающихся неукротимостью нрава и той первобытной злобностью, которая, вероятно, была свойственна первым хищникам, прирученным человеком.
Пес повилял хвостом с явной снисходительностью: «Ну, что ж, если вы так хотите…» Сегодня на его долю выпало неслыханное внимание: его привели из отары, осматривали, ощупывали, измеряли вдоль и поперек, а затем незнакомый человек, занимавшийся этой процедурой, хлопнул его по загривку: «Хорош!»
Показал бы он ему «хорош», если бы тут не было старшего чабана, которому Мурад — так звали пса — привык повиноваться во всем.
Осматривавший приехал из Москвы. Он отбирал животных для Всесоюзной выставки достижений народного хозяйства. Мураду выпала честь покрасоваться или, как говорил приезжий, быть экспонированным на этой выставке.
Смешные люди! Они проделывали все это так, как будто собаке тут была какая-то радость. На самом деле и выставка, и все, что было сопряжено с нею, представляло интерес только для них, людей; собакам же все это совершенно безразлично. Ведь собаки не умеют думать так, как люди. И Мурад жил тем, что окружало его в данную минуту, не заглядывая вперед.
— Куда его теперь? — спросил старший чабан, высокий, черный, с висячими запорожскими усами и в мохнатой барашковой папахе, которую он не снимал ни зимой, ни летом.
— Да пустите в кошару, пусть гуляет до утра.
— А ошейник?
Чабан нерешительно вертел в руках тяжелый железный ошейник с острыми кривыми шипами снаружи, непременное украшение всякой пастушьей собаки. Не ошейник, а настоящая броня, надежно защищающая шею овчарки. Схватит волк за шею и, напоровшись пастью на шипы, отпустит. Эту грозную вещицу сняли с Мурада, когда представитель выставки стал обмеривать овчарку.
— Да что его надевать: завтра все равно снимать!..
Как-то сразу опустилась, будто упала, бархатная, мягкая, напоенная запахами чабреца и мяты, южная ночь. Скрылись далекие контуры гор, ряды пирамидальных тополей вдоль дороги, по которой изредка пылили арбы, да редко-редко пронесется автомашина. В темноте лишь звенели цикады. Притихшие овцы сбились плотной массой в углу кошары — невысокого глинобитного загона, который по мысли его создателей должен был защищать овец от непогоды и хищников.
Тиха ночь, да смотри, чабан, в оба глаза, слушай в оба уха…
И случилось так, что эта последняя ночь перед отправкой в Москву выдалась для Мурада очень неспокойной.
