Весь разговор Костя передал в лицах, и Яшка не хотел, да рассмеялся. А сам думал: неужели тот? Выходит, жив родственничек? Чего ж тогда в гости не заглядывает, к чужим наладился? Обида, что ли, берет, что прогнали?
А Костя, выложив новость, тут же предложил:
— Надо брать, Яшк, этого меченого, пока другие не взяли.
— Другие! — передразнил Яшка. — Ты хоть узнал, откуда мужик?
— Не дурнее тебя, не бойся.
Сообщники думали одинаково. Мысль подкараулить медведя на овсах пришла в голову и Яшке, но если Костя видел во всем лишь денежную выгоду, то Яшка помимо этого переживал и еще одно чувство, которое не мог объяснить сам себе.
Давно забыв о так называемом брате, он, едва Костя обмолвился о меченом медведе, испытал мгновенное мстительное влечение к прошлому, к тому дню, когда он узнал, что у него есть какой-то брат, и к тому брезгливо-трепетному состоянию, в котором пребывал, когда думал, что этот брат — урод. С ним невидимыми, но прочными узами было связано и все остальное, что подспудно мучило и раздражало его, — и невозможность охотиться на медведей, когда только к этому тебя и тянет, и отказ Федотыча взять Яшку в помощники, и вынужденное положение играть роль послушного сына, чтобы заполучить ружье, и клятва в лесу, которую он дал так же вынужденно. За всеми этими запретами, отказами и принуждениями стояли люди, и против них Яшка был бессилен; но одновременно с ними существовал медведь — живое напоминание об этом унизительном бессилии, и, убив его, можно было хотя бы частично утолить ту мстительность, которая, вспыхнув внезапно, разгоралась и все сильнее жгла Яшку.
Итак, меченый был приговорен, и теперь надо было думать о том, как его подкараулить. Само собой — сначала сходить в деревню, возле которой пасся медведь, и все обмозговать на месте. Так и сделали, а когда обошли вокруг овсов, Яшка сказал:
— Лабаз надо строить. Вон на тех деревьях. Медведь мимо ходит, тут его и стукнем.
— С лабазом еще возиться, — возразил Костя. — Спрячемся в кустах, да и все.
— Не знаешь, дак не суйся. В кустах он тебя за версту унюхает, а на лабазе весь запах поверху пойдет.
Яшка говорил с чужих слов, но говорил правильно. Медведь и в самом деле настолько невосприимчив к верховым запахам, что, бывает, проходит прямо под лаба зом, на котором сидит охотник. В чем тут дело, точно никто не знает, но большинство сходятся на том, что медведю, мол, трудно задирать голову. Он, как и кабан, больше в землю смотрит.
Лабаз устроили в развилке большой березы, шагах в десяти от натоптанной медведем тропы, и ближе к вечеру засели. Яшка предупредил: сидеть придется долго, а главное, тихо, и если Костя пикнет — пусть потом на себя пеняет.