— А что мне в каморке-то сидеть? Чай, не заарестованный, — ответил Яшка, сопротивляясь отцовскому нажиму.
— Цыть! — оборвал его Маркел. — «Не заарестованный»! Да тебя и надо упечь за твои дела! — Захлопнув дверь, Маркел тяжело опустился на лавку рядом с Василисой. Помолчав, велел:
— Собирай, мать, харчи на дорогу.
Василиса, даже не спросив, кому харчи и на какую дорогу, ушла в клеть, а Маркел, отчужденно глядя на Яшку, сказал:
— Грех нынче взял на душу, соврал. Сказал мужикам, что нету тебя дома. Кажись, поверили, а там как бог даст. А тебе надо уходить, Яков. Озлобил ты мужиков. Не тут, так в лесу подстерегут. Уходи подобру-поздорову. Адрес я тебе один дам, там примут на первое время. А здесь нельзя больше. Перевернулось мое сердце к тебе. Стемнеет — уйдешь задами…
Сумерки глядели в окно, когда Яшка собрался. Он сразу принял отцовское веление, потому что и сам не хотел больше оставаться в деревне. Сознание этого давно зрело в нем, и случившееся лишь все ускорило.
Вскинув на плечо мешок, собранный Василисой, Яшка намеренно замешкался, ожидая, что в последнюю минуту отец все-таки смягчится и отдаст ему ружье. Но Маркел, поняв, о чем он думает, сказал как о бесповоротном:
— А ружье я тебе не отдам. Опоганил ты его. Иди с богом.
Василиса сморкалась и вытирала концами платка глаза, но Яшка даже не взглянул в ее сторону. Ничего, кроме раздражения, эта женщина у него не вызывала.
В небе проглядывали звезды. Никем не провожаемый, Яшка все дальше уходил от дома. Он прожил в нем почти пятнадцать лет и в эти минуты не знал, что вновь вернется в него лишь через десять — двадцатисемилетним, познавшим самое дно жизни и сделавшим его законы своими. Исповедуя только их, он много раз нарушал другие, по которым жили миллионы людей, но — ирония судьбы — тюрьма, которая никак не должна была обойти Яшку, все же миновала его. И потому не прав был Федотыч, когда говорил Денисову, будто Яшка всю войну просидел в тюрьме. В других местах подвизался он — весьма отдаленных от войны, безопасных и вполне сытых. И в то самое время, когда Денисов ходил в атаки и лежал в госпиталях, — в это самое время Яшка воровал золото у старателей и курил опиум в тайных алданских притонах.
Путь к этому будет длинным, но Яшка уже вступил на него. И если б Федотыч случайно вышел сейчас из дома, он наверняка заметил бы Яшку, задами пробирающегося к околице.
Но Федотыч спит.
Устав от работы, спит в своей деревне и двадцатилетний Денисов, глубоко дыша здоровыми, еще не простреленными легкими и обнимая прижавшуюся к нему беременную жену, которая весной родит ему белобрысых, смешных двойняшек.