* * *
Слышу часть разговора между Мудром и Мудренышем. О Ксапе говорят.
— … Так, значит, плохо сделала? — напирает Мудреныш.
— А ты ей объяснял? По ее понятиям, по ее образу жизни — хорошо.
— Значит, хорошо?
— Но ты-то лучше девки знаешь, к чему это приведет, — смеется Мудр.
Пристаю к Мудру. Что на этот раз Ксапа учудила?
— Я старый. Мне интереса нет такие вещи объяснять, — смеется Мудр. — Ты у молодого спроси.
Пристаю к Мудренышу. Тот кривится, словно горьких ягод в рот набрал.
— Расскажи, — вступается за меня Мудр. — Клык — парнишка толковый.
— Когда мы от голода бегаем? — спрашивает Мудреныш. И сам отвечает:
— плохой, голодной зимой. Общество идет, старые да слабые отстают и замерзают. Возвращаться смысла нет, кто отстал — тот замерз. Охотникам легче, меньше ртов кормить. Первый раз летом от голода бежим.
— Так летом никто не замерз. Ксапа правильно делает.
— Ты же слышал, о чем мы с отцом говорили, — устало произносит Мудреныш. — Долина маленькая. Через два года голодать будем. Лишние рты не нужны. Ксапа этого не знает, как лучше старается.
Я оглядываюсь на Ксапу. Слова учит. Пристает ко всем, пальцем тычет и спрашивает: «Как это назвать?» Или: «Можно подержать?» Ребятишки за ней хвостом бегают. Бабы побаиваются — сильная, драться умеет. Хмырь к ней пристал, два раза его об землю бросила, коленом на грудь встала, кулак занесла. Но бить не стала, отходчивая. Поднялась, ему подняться помогла, еще раз кулак под нос сунула и по-своему обругала. На баб прикрикнула, которые над Хмырем посмеяться хотели. Теперь бабы ее побаиваются. Но уважают. За то, что злобствовать не стала. И другим не дала.
Плохо у нее со словами. Я больше слов из ее языка запомнил, чем она из нашего. Но старается. Некоторых девок степнячек заставлять надо.
* * *
Подходим к пещере. Все как всегда — одним нравится, другим — нет, третьи боятся, что навес обвалится, четвертым темно внутри. Зимой никто не жалуется, что темно.
Еды много, вода чистая, жизнь приходит в норму. Охотники чинят оружие, штопают одежду. Бабы с детьми возятся, у костров хозяйничают.
Все улыбаются. Ксапа к Головачу пристает. Просит копье сделать. Головач смеется, но делает. Нет, не настоящее копье, а как для подростка. Чтоб все как у настоящего, только полегче, покороче, и чтоб за полдня сделать.
Зачем пацану хорошее копье? Все равно сломает. Бабе копье тем более не нужно.
Ксапа еще полдня древко полирует, оглаживает, топает к Мудренышу, протягивает.
— Я ломаю твой копье. Я несу новый.
Охотники, кто рядом, улыбки прячут, а Мудреныш теряется. Ясно, что Ксапа ничего в оружии не понимает. Опять впросак попала. Уважаемому охотнику на глазах у всех детское копье подарить — за это и схлопотать можно. Мало ей одного синяка на скуле… Но ведь не понимает, что делает.