Как лучше хотела!
Мудреныш меня глазами ищет. Я только руки развел, да себя по шее треснул. Мудреныш улыбается, берет копье, осматривает, к руке примеривает, будто бросить собирается. Затем вкладывает копье Ксапе в руку и пальцы на древке загибает.
— Учись охотиться с копьем, — говорит. И волосы ей взъерошивает.
Ксапа улыбается, будто хорошее дело сделала.
— Клык, — зовет меня Мудреныш, — проверь, как твоя баба с копьем работает.
Конечно, за нами увязались все, кто рядом был. Вывожу я Ксапу на луг, и тут она опять чудит. Скидывает одежку. Охотники от восторга взвыли.
Я-то уже знаю, что на ней одежек — как на рыбе чешуи, но парни шутку оценили. А Ксапа привычно так перехватывает поудобнее копье, разбегается — и ка-ак зафитилит его через весь луг! Очень правильно копье бросает, не рукой, а всем телом, с поворотом корпуса. Не все охотники так бросать умеют. А так далеко, как она — я даже не знаю, кто. Вот так Ксапа… Мы думали, оружие в руках не держала.
Тут я вспоминаю, как она Мудреныша дважды через себя перебросила.
Ох, непростая девка мне досталась.
Ворчун растягивает между двумя деревьями старую шкуру. Шагами отсчитывает половину длины ее броска, проводит линию. Ксапа бросает копье — и на пять шагов мимо! Охотники повеселели. Один за другим в шкуру копья метают. Была шкура — остались лохмотья. Долго разбираются, где чье копье шкуру пронзило. Потом опять Ксапа бросает, и снова мимо. И еще раз мимо. И еще раз. Зрители смеются и расходятся.
— Что-то твоя девка бросала. Но только не копье, — говорит мне Ворчун. — Может, камень? Спроси у нее.
— Спрошу, — отвечаю я и сажусь под дерево. Ксапа все бросает. То выше, то ниже, то справа, то слева. В дерево попадает, на этом ее мучения заканчиваются. Дерево-то твердое. И наконечник обломила, и древко расщепила. Садится рядом со мной, бросает копье на землю и плачет. Как всегда — тихонько. Только носом хлюпает, да плечи вздрагивают. Да слезы в два ручья. Беру я ее за плечи, разворачиваю к себе лицом и утешаю губами. Она даже для виду вырваться не пытается. Доверилась мне. Бормочет что-то, половина слов наших, половина — ее. Ничего не понять. Да и так ясно — на жизнь жалуется. Не такая у нас жизнь, как у чудиков, и ничего она в этой жизни не умеет.
— Все у тебя получится, — говорю. — И общество тебя уважает. Твою носилку все оценили.
— Помоги говорить с Головач. Я боюсь, ругать будет. Я ломать копье.
РОЖОН ломать, древко ломать.
Оказывается, у чудиков наконечник копья рожоном зовут.
— Не будет он тебя ругать.
Беру за руку, веду к Головачу. Тот улыбку прячет.