— Любопытно. Дщерь Евдокии, Феодосии... Знаете суриковскую картину «Боярыня Морозова»?
— Видел. Не раз. Репродукции, правда, — ответил Шатохин.
— Может быть, помните: по правую руку от саней идет молодая женщина в бордовой зимней одежде, светлом полушалке на плечах. Это княгиня Урусова, родная сестра Морозовой. Вы о старообрядчестве знаете?
— Так, понаслышке. Где-то, кажется, еще в петровские времена церковный раскол получился.
— Даже раньше. При отце Петра, царе Алексее Михайловиче, за год до воссоединения России с Украиной раскол возник, появилось старообрядчество. Богослужебные книги перевели с греческого при крещении языческой Руси и с тех пор переписывали одну с другой, часто всяк по-своему толкуя отдельные места. Царь вместе с патриархом Никоном решил провести церковную реформу, исправить по греческим оригиналам накопившиеся за семь веков неточности. Попутно решили изменить детали обряда: вместо земных поклонов поясные класть, «аллилуйя» петь трижды вместо двух раз, креститься щепотью, как греки. Царь, конечно, реформой прежде всего хотел накрепко подчинить себе церковь, укрепить личную власть. Вот тут-то смута и началась...
Женский голос из избы позвал Иону Парамоновича, и он, извинившись, оставил Шатохина и Красникова на веранде. Вернулся через две-три минуты.
— Да, я отклонился, — продолжал он. — О дщери Евдокии, Феодосии. Имя боярыни Морозовой — Феодосия. Феодосия Прокопьевна. Сестра ее — Евдокия. Морозова — богатейшая вдова, имела восемь тысяч душ крепостных, и дом ее был московским центром раскола. Царь долго терпел ее. Из-за дружбы Феодосии с царицей. Но в итоге сослал вместе с сестрой в городок Боровск. Там они кончили жизнь в земляной тюрьме. И прослыли старообрядческими страдалицами. Вот так...
Иона Парамонович умолк, недолго на веранде царило молчание.
— В том же скиту грабители упоминали какого-то Богатенко. Потом еще раз эта фамилия прозвучала. В избе Олимпиады. Может, это их знакомый, а может...
Шатохин собирался было подробно объяснить, при каких обстоятельствах прозвучала фамилия. Фельдшер снова потеребил бороду, с легкой улыбкой хмыкнул:
— Просвещенный народ, однако, в нашу местность наведывался. Сейчас.
Опять он скрылся в избе и возвратился с кипой тонких журналов в руках.
— Вот. Начала века старообрядческие издания. «Щит веры» и «Старая Русь». Здесь где-то, помнится. Поглядим...
Иона Парамонович положил кипу на широкий подоконник, неторопливо брал один за другим журналы в сереньких бледных обложках, пролистывал последние страницы.
— Пейте молоко, не стесняйтесь. Сережа, наливай, — не отрываясь от своего занятия, предлагал он. — Вот! Почему-то думал в «Щите»... — Уртамовский фельдшер подал развернутый журнал Шатохину. — В правом верхнем углу взгляните. В волнистой рамочке объявление.