Тогда что же?! Прельстился кто даровыми фруктами, а сторож попытался помешать? Можно и такое предположить. Тогда — кто прельстился?
Очень часто истоки преступления коренятся в отсутствии живого дела, в стремлении прожить полегче и беззаботнее. Для человека праздного, мечтающего о даровой наживе, сад института, такой огромный, ухоженный и обильный, не очень строго охраняемый, — кусок довольно лакомый. Проверить нигде не работающих?
Интуиция подсказывала: преступник где-то здесь, неподалеку — в Тирасполе, в Суклее, в близлежащих селах. В течение последующих нескольких дней Попов, Кириллов и Кифарчук выявили и тщательнейшим образом изучили всех неработающих мужчин — почему не работает, на какие средства существует, имеет ли охотничье ружье?
И эта версия ничего определенного не дала.
Но ведь каждый оперативный работник знает: каким бы умудренным, каким бы хитро-изворотливым ни был преступник — след всегда остается. Может, он трудно различим, может, он совсем не там оставлен, где ищут его, может, наконец, умения не хватает взять его, но он есть, не может его не быть!
Время от времени звонил телефон. На рынке у какой-то гражданки вытащили кошелек. Ночью в селе неизвестные забрались в магазин. Попов, как обычно, выезжал на место происшествия, составлял протоколы, вел допросы. Текущая работа шла своим чередом. А убийство человека все не выходило из головы. В душе Попов, конечно, не считал себя слишком чувствительным человеком, которого убийство могло бы выбить из колеи. Но приобретенный с годами опыт с логической неопровержимостью говорил, что преступник, однажды решившийся на убийство, способен пойти на него и во второй раз, и в третий. Подсознательное понимание неотвратимости наказания, животный страх за собственную участь преследуют его днем и ночью, обесценивают в его глазах чужую жизнь. Он становится социально опасным. И с этой минуты уже он, Попов, он, Кифарчук, он, Кириллов, считают себя персонально ответственными за то, что может совершить убийца, если его вовремя не обезвредить.
Алексей Савельевич шаг за шагом прослеживал все действия своей группы с той самой минуты, как услышал в трубке взволнованный голос Метлинского, и чувствовал, что упущено что-то самое важное, самое существенное, что могло бы навести на след. И вдруг — как раз в то время, когда допрашивал мелкого карманника, который стащил на рынке кошелек, — мысль, вернее даже не мысль, а так, импульс какой-то, озарение мгновенное: а что, если преступник все-таки украл яблоки? Куда они ему? Для себя? Вряд ли кто ради этого пойдет на убийство. Значит, для продажи?