Офицеры считали, что основной вопрос – это свержение большевиков, а установление монархического строя есть дело более или менее отдаленного будущего. Думали, что легче всего можно свергнуть красных при помощи германцев, и шли в те организации, которые последние поддерживали.
Южной армии, если мне удастся найти нужный материал, я, возможно, когда-нибудь посвящу отдельную работу. Здесь я хочу только еще раз подчеркнуть, что, по глубокому моему убеждению, никакой существенной разницы в политических взглядах офицеров «южан» и «добровольцев» не было. Лишь очень немногие выбирали Южную, потому что ее формировали открытые монархисты, или Добровольческую из-за того, что ее руководители оставляли вопрос о форме привлечения открытым. Ясный водораздел существовал только в вопросе об ориентации (я, конечно, все время имею в виду лишь офицеров, ехавших в Южную армию по идейным соображениям).
Среди учащихся попадались, правда, непримиримые враги германцев, но их было мало, гораздо меньше, чем среди офицеров, может быть, потому, что они не пережили развала фронта.
Гимназическую молодежь более всего привлекал в Южную и Астраханскую армии как раз тот монархический лозунг, к которому большинство офицеров, поступавших в эти армии, относилось очень сдержанно[269].
…Многим казалось все легко и просто. Был царь, при котором Россия была великой державой; им лично и их близким тогда жилось хорошо. Произошла революция, и все пошло прахом. Вывод простой – надо немедленно восстановить монархию, и все опять пойдет хорошо. Можно ли сейчас это сделать – над этим мало кто задумывался…
Летом восемнадцатого года вспышка монархических чувств у части учащейся молодежи, несомненно, была. Да и в семнадцатом, во время памятной манифестации в Киеве тамошние гимназисты выкинули флаг с надписью «Да здравствует царь», что, конечно, по тем временам было даже и небезопасно[270]. Через год искренне обрадовались возможности открыто петь «Боже, Царя Храни» и сражаться за будущего царя. Бросились записываться в бюро Южной и Астраханской армий, как только они открылись по всем главным городам Украины.
Я не хочу, понятно, утверждать, что среди молодых офицеров, уезжавших «на Дон», не было убежденных и непримиримых монархистов. Конечно, были. Для некоторых из них Добровольческая армия казалась чересчур левой. Были и такие, которые считали и Южную слишком либеральной, так как и ее организаторы в принципе не отрицали конституционной монархии. Эти записывались в Астраханскую – считалось, что она за самодержавие. Символически разница между обеими организациями выражалась в том, что «южане» носили на рукаве шеврон из двух лент – национальной и т. н. романовской, в то время как шеврон астраханцев был только «романовских» цветов. Знатоки масонских дел, их и сейчас немало среди бывших военных, особенно в Югославии, – объясняли еще, что шеврон Добровольческой армии, несомненно, придуман «вольными каменщиками», ибо острие треугольника обращено вниз, а вот в монархических армиях шеврон правильный. В самых последних числах августа я опять съездил в Киев, чтобы точно разузнать условия поступления в Южную армию и откровенно поговорить с генералом Литовцевым. Зашел сначала в штаб, в то время еще немногочисленный. Он произвел на меня хорошее, деловое впечатление. Приятно было видеть офицеров и солдат в русских погонах. За чинами Южной армии было официально признано право носить русскую форму. На лестнице помещения, занятого штабом, в числе прочих бумаг висело приказание обмениваться приветствиями с офицерами Украинской армии. Я получил объявления о формировании армии, бланки подписок и доверительный циркуляр о задачах, преследуемых организацией. В нем говорилось, что целью армии является «свержение большевиков и установление какой угодно формы правления, но непременно монархической