Миновав переулок между гостиным двором и стеною базара, оказался подле церквушки. Заглянул – ни души. Походил, покричал – никого не обнаружил. «Чёрт пьяный! Куда девался?» – обругал попа, которого и впрямь редко видели трезвым, хотя воевода, сам вечно хмельной, строго-настрого запретил в городе бражничать.
Гавриле прощали: он тоже один из первых якутян, поселившихся в остроге.
Решив, что поп скорей всего в ремесленной слободе, где нехитро разжиться вином, Володей топнул сердито ногою и угодил во что-то мягкое... На полу, подле самого притвора, подложив скуфейку под голову, сладко посапывал Гаврила. На верхней губе паслась муха, тревожила его. Он сдувал её, жмурился, верно, что-то приятное видел во сне, но глаз не открывал. Сон был на исходе. Службу провёл, и пора уж пойти опохмелиться.
– Вставай, эй! Проснись, сатана кудлатый! – тряхнул его Володей.
Поп не шевельнулся, ещё плотней сплющил морщинистые веки, отчего седые кустистые брови его встопорщились, как речная осока. Сразу не распознав, он пытался угадать, кто его будит. Ежели не воевода или кто-нибудь из детей боярских, стало быть, можно ещё подремать чуток, а после спуститься в слободу. Лежал, прикидывал, пока не взлетел, вскинутый чьими-то сильными руками.
Постояв, поп, словно деревянный, снова повалился, но те же руки вновь подхватили его и выпрямили.
– Хвор, что ли? – по храмине широко разнёсся молодой звучный басок.
«Отласёнок, холера», – узнал Гаврила и, приоткрыв правый хитрущий глаз, схватил парня за ухо.
– Будешь знать, как мешать святым молитвам! – проворчал, выворачивая Володею ухо. Но тут же вскрикнул от боли: тот больно стиснул ему запястье, кисть посинела, разжались пальцы.
– Пусти, окаянный! На кого посягаешь? На святую непорочную церкву?
– Словами-то не блуди, – строго обрезал Володей. – Тятя помирает.
– А?.. – Гаврила вскинулся, заскрёб давно не чёсанную гриву. – Кого брусишь?
– Тятя помирает, вот кого, – сердито пробухтел Володей и нетерпеливо дёрнул попа за рукав. – Тебя звал.
– Помирает... Отвоевал, стать, Отлас... Ладно, поди. Я следом, токо справу свою возьму.
– Без справы годишься, – Володей вытолкнул его из церкви и, вскинув на плечи, ринулся к логу.
Зрелище редкое: поп верхом на Отласе-младшем. Встречные казаки ржали, тыкали пальцами.
Володею было не до смеха, прибавил рыси. Теперь жёрдочка не выдержит, придётся ноги мочить. Или – спустить Гаврилу, пускай сам, аки Христос по воде, шествует. Дак ведь воды забоится, по большому мосту пойдёт в обход. А я обкупну маленько. Скорей в чувства придёт.