Тогда, до роковой перемены, Эвелин была совсем не такова: девушка-ребенок, очень непосредственная в словах и поступках, она еще не боялась окружающего мира, зато была щедро одарена воображением, развившимся за годы отшельничества в отцовской усадьбе. Очень умная и развитая для своих лет, она, казалось, на всю жизнь сохранит те идеалы юности, за которые женщинам порой приходится так дорого платить. Эвелин все же не решилась немедленно принять предложение, до того, как узнает волю отца. Она вернулась в Борроу, а вскоре за ней последовал туда и сам капитан.
Каково же было мое удивление, когда через несколько дней я услышал, что сэр Борроу категорически отказался обсуждать вопрос свадьбы и в одном из тех приступов неукротимого гнева, в которых с ним не мог справиться ни Бог, ни человек, указал капитану на дверь.
Саутби, надо отдать ему должное, в этом деле повел себя как мужчина. Он горячо заступился за свою сестру, хотя для этого ему пришлось специально вернуться из Южной Африки. Сцена, разыгравшаяся между отцом и сыном на пороге Борроу-Клоуз, окончательно поставила точку в их отношениях. Трудно сказать, кто из них был тогда в большей ярости; так или иначе, оба оказались во власти гневных страстей – и разрыв их сделался неизбежен. С того самого дня эти двое больше не обменялись друг с другом ни словом.
Три месяца спустя Саутби предстал перед судом – а я остался единственным человеком, который продолжал посещать баронета в дни его позора.
Это события произошли шестнадцать месяцев назад. Я уже отказался от намерения описывать те дни скорби, которые последовали сразу после этого. Как сказал Шекспир, «Дела людей, порочные и злые, переживают их»[50]; если для внешнего мира трагедия стала лишь кратковременной новостью, на дом Борроу она легла тяжкой ношей. Прекратились даже визиты тех немногих друзей, с которыми старый баронет все еще поддерживал отношения. Он оборвал все свои прежние знакомства и не заводил новых. Его дочери отныне не видели никого, кроме домашних слуг – и меня. Соседи, в свою очередь, тоже отвернулись от сэра Борроу. Они сочли, что даже если жажда золота заставила Саутби совершить преступление, то все равно юноша был в этом менее виновен, чем его отец.
Единственным человеком, который не захотел оставить в беде опозоренную семью, был капитан Кеннингтон, хотя он меньше всех был обязан баронету. В самый темный для Борроу-Клоуз час он снова явился в усадьбу и повторил предложение руки и сердца Эвелин. Разумеется, она не приняла его. Эвелин была представительницей того редкого типа женщин, которые воспринимают семейный позор как непреодолимый барьер между собой и любимым. Она чувствовала, что ничто не сможет стереть с ее имени клеймо этого события или хотя бы свести к минимуму его последствия. Урожай греха созрел не в тюрьме Паркхерст, а здесь, в старинном доме, где женщины пожинали его горькие плоды.