– С чего вдруг капитан дал деру? – спрашивал он. – Кто его ищет? Кто такие эти Груновы, в конце концов?
– На первый вопрос я не знаю ответа, – отозвался отец Браун. – Возможно, это имеет отношение к его таинственному прегрешению. Я склонен предполагать, что эти люди шантажируют его тем поступком. Что касается третьего вопроса, полагаю, я могу на него ответить. Та ужасная светловолосая женщина в теле носит имя мадам Грунова, а коротышка приходится ей мужем.
На следующий день отец Браун явился довольно утомленный и отбросил свой зонтик с таким видом, с каким пилигримы снимают с плеч котомку, достигнув цели. Он выглядел подавленным, хотя его расследования нередко приводили его в подобное расположение духа. Это была не подавленность проигравшего, но подавленность разгадавшего загадку.
– Я потрясен, – глухо произнес он, – но мне следовало догадаться. Мне следовало догадаться сразу же, как только я зашел туда в первый раз и увидел, как он стоит там.
– Кто стоит где? – нетерпеливо спросил Гренби.
– Как только я увидел, что там только один доспех, – пояснил отец Браун.
Повисла тишина. Юрист лишь молча смотрел на приятеля, ожидая продолжения, и оно последовало:
– Всего пару дней назад я пытался сказать племяннице, что существует две категории мужчин, способных смеяться наедине с собой. Можно даже утверждать, что так делают или очень хорошие люди, или очень дурные. Видите ли, такой человек поверяет свою шутку либо Богу, либо дьяволу. В любом случае, в этот момент он пребывает в своем внутреннем мире. И человек, который поверяет свою шутку дьяволу, – он особенный. Ему безразлично, видит ли кто-нибудь его шутку или, может быть, даже знает, в чем она состоит. Если шутка достаточно нечестива и тлетворна, она самодостаточна.
– Да о чем вы говорите, в конце-то концов? – настаивал Гренби. – О ком вы говорите? В смысле, о котором из них? Кто этот человек, который шутит нечестивые шутки с самим князем тьмы?
Отец Браун поглядел на него с кривой усмешкой.
– Так в этом и заключается соль шутки, – сказал он.
Снова воцарилась тишина, но теперь она была не звеняще пустой, а наполненной гнетущим смыслом; казалось, она опускается на них, словно сумерки, неумолимо превращающие вечернюю зарю в непроглядную темень. Отец Браун невозмутимо сидел, поставив локти на стол, и наконец негромко заговорил.
– Я разузнал о семействе Масгрейв, – сказал он. – В этом роду все живут долго и бодры до глубокой старости, так что даже если бы все было в порядке, я бы не советовал вам спешить с выплатой.
– К этому мы вполне готовы, – ответил юрист, – но, в любом случае, вечно находиться в подвешенном состоянии дело не может. Старику почти восемьдесят, но он все еще гуляет по округе, и местные со смехом говорят, мол, трудно поверить, что когда-нибудь он умрет.