Женщины ушли, а Иманова я повел в канцелярию.
— Как добрались, Альтай Хасенович?
— Хорошо добрался, быстро добрался. Самолет, потом еще один самолет и поезд — так и добрался. Ты покажешь мне границу, капитан?
— Обязательно покажу.
— Холодно здесь. У нас уже персики цветут.
— Ау нас персиков совсем нет. Север!
Без пальто, в хорошем сером габардиновом костюме Иманов казался стройнее, чувствовалась в нем мускулистая здоровая сила пастуха. По-русски он говорил почти без акцента и держался уверенно и спокойно, будто уже сто раз бывал здесь.
— Как здоровье, капитан?
— Спасибо, Альтай Хасенович, я здоров.
— Все в порядке на заставе?
— Все в порядке.
— Как мой сын?
Что ж, я не хотел ничего скрывать. Только потом я понял, какую ошибку совершил. Но тогда я сказал правду. Мне нравится Андрей. Он исполнителен, упорен, хорошо несет службу. Но у него две посредственные отметки.
— Две? — переспросил Иманов.
— Да. По политической и физической подготовке. Обещал исправить.
— Обещал? — снова переспросил Иманов.
— Обещал.
— И пока не исправил?
— Пока нет.
— По политической?
— Да. И по физической.
Он молчал, прикрыв глаза. Я поглядел на часы. Сейчас должны вернуться наряды. Конечно, дежурный не вытерпел и уже сообщил Андрею, что приехал его отец, и Андрей, наверно, бежит так, как не бегает по тревоге.
Он не вошел — он ворвался в канцелярию, но опомнился и попросил разрешения войти.
— Ата!
— Стой! — крикнул Иманов. — Зачем я сюда приехал?
Андрей, шагнув было к отцу, замер на месте.
— Зачем ты мне написал — приезжай? — Он говорил по-русски, чтобы я понимал все. — Ты мне зачем писал? Зачем деньги на телеграмму тратил? Чтобы мое сердце было плохо! Две посредственные отметки! По политической! Отец — депутат Верховного Совета, а сын — посредственно по политической!
Лицо Андрея стало серым.
— Я обещал, ата...
— Молчи! У меня одно сердце, а не два, у меня один сын, а не два. Иди и принеси мой чемодан.
— Ата!
Иманов отвернулся от него.
— Не сердитесь, Альтай Хасенович, — сказал я. — Андрей обязательно исправит. Я же вижу, как он занимается.
Иманов молчал.
— К тому же, — схитрил я, — с заставы сейчас нельзя уехать. Машина нужна здесь. Граница, мало ли что...
Опять молчание.
— И вы сами хотели посмотреть границу.
— Пусть он уйдет, — глухо сказал Иманов. Я кивнул Андрею на дверь, и, когда он вышел, Иманов повернулся ко мне: — Я его это... выпорю, капитан.
— Нельзя, Альтай Хасенович, — сказал я.
— Можно, — упрямо повторил он. — Никто не увидит. Это мой сын.
— Он пограничник, ефрейтор, — сказал я. Меня так и разбирал смех, но нужно было оставаться серьезным. Черт его знает, может, и впрямь Иманов захочет выпороть сына!