Идет по дороге крепкий мужик, ведет коня под уздцы, говорит встречным: «Слава Тебе, Господи, урожай-то какой! Колос от колоса — не слышно человечьего голоса! Сам-тридцать, а может, и сам-сорок! Сам видел, на межи ходил… И весна была добрая, дружная, и лето, слава Богу, теплое, росное, хоть дождя и в меру, не то, чтоб через день». Встречный хозяин слушал, замечая: «Вот, лемеш домой несу… добрый лемеш! А овсы-то какие нынче! Видал?» — «Да, и овсы тоже. Ну а жито, прямо в рост мой, да еще и двухколосное местами». Облетела быстро весть все село. Как же не радоваться? Всякий мешок ведь — восемь гривен, а всякая гривна-то серебро, ну так что ж воз будет стоить? Мешков пятьдесят, ну, значит, сорок рублей золотом. Двадцать возов на двор, это тебе восемьсот рублей. Опять же золотых, а цена всему хозяйству, с тремя десятинами, коровой, хатой, поросенком, курами, всем хозяйством, — те же восемьсот. Значит, все в один год оправдано. Как же не радоваться? Хозяин бережлив, он ничего зря не покупает. Ситцу на платье бабе да детишкам, сапоги, спички, чай, а сахар уж сам как-либо медком обернется. Пяток ульев есть. И Богу на свечку тоже воску будет. Вот, на лампу керосину надо, без табаку тоже плохо, ну да махорка — она дешевая, три копейки пачка. Крепкая! Затянешься, а в глазах «мухи и залетают». Там что еще надо, баба по хозяйству яйцами, маслом, курами выторгует, да и поросенок подрастет, какое сало съедят, а какое на базар. Сметана, картошка, сливы, вишни, яблоки, все — одно себе, а другое на продажу. Там Бог бычка пошлет, еще деньги, да и кобыла с жеребенком. Как же урожаю не радоваться?
Начиная с дня, когда Петровка перекатывала через половину, мужики уже ходили озабоченные, смотрели в поле, как растут овсы, колосится жито, высчитывали дни, когда, приблизительно, Спожины. Выходило всегда, что если не ко дню Апостолов Петра и Павла, так после него. Таким образом, этот праздник был для мужиков весьма важным. К этому дню, в общем, сходились все их мечты и надежды. Урожай был тем, для чего трудился весь год человек. Не надо забывать, что большинство сеяло озимку, пшеницу с осени, с тем чтоб она дала всходы, а затем бы их снегом прикрыло. Тогда всю зиму озимь спит под теплым пологом снега, а весной, как только ручьи сбегут, земля высохнет, они уже стоят на вершок-другой, а как яровица подоспеет, озимка ее давным-давно опередила, и яровица только цветет, а озимка уже отцвела, желтеть стала. Вот почему зимой многие так озабоченно смотрели, обильные ли снега! На Колядин День (Рождество) считалось нужным толщину снега мерить: по сапог ли, по голенище ли, а то и по колено. Чем глубже был слой, тем лучше была надежда на урожай. С другой стороны, если Лютый не застудит, все хорошо, а застудит — плохо, потому что озимь могла при пятидесятиградусном морозе до корня промерзнуть. Бывала ли зима малоснежной, еще хуже, ибо тогда даже самый малый мороз озимку побить мог. Таким же несчастьем был и теплый дождь, сначала заставлявший снега таять, а затем сковывавший все ледяной коркой. То был знак плохого урожая. Весной, в мае, июне, дожди нужны, и если их не было, вставала угроза плохого урожая. Засушливая весна была несчастьем. Бесснежная зима тоже. Дождливое лето еще хуже. Урожай, как неотступная дума, все время занимал крестьянский ум, все время вставая немым вопросом: будет ли хороший урожай? А иногда бывало и так, что, несмотря ни на что, на все благоприятные условия, урожай все-таки был плохим. Налетали жучки-вредители, размножались землеройки, полевые мыши, хомяки, мало ли что, отчего урожай погибал. В этом случае мужики корили Вяшков с Вяшатами, малых гениев хозяйства и поля. Им ставили угощение, хотя и не такое обильное, как Род-Рожаницу. Считалось, что «Вяшата все поробить могут». Обычно же, так как Бог не без милости, вредители как-либо исчезали, и урожай все-таки был выше среднего. Тогда радовались, говоря: «Хоть и сам-двадцать шесть, а все же не без хлеба в году будем!»