Депутация была принята государем 6 июня. Мне думается, что значение депутации было не в обмене речами, а в самой встрече царя с опальными представителями общественного движения. «Право» указывало, что из состава депутации С. Трубецкой был в то время привлечен к следствию по обвинению в государственном преступлении, Родичев в течение 10 лет лишен был права участвовать в земской деятельности, князю Шаховскому Плеве, незадолго до смерти своей, грозил ссылкой, а Петрункевич всю жизнь терпел полицейские преследования. Поэтому, с субъективной точки зрения, прием депутации был большой уступкой, и государь невольно отшатнулся, когда Петрункевич назвал ему всю фамилию, а один из членов депутации потом рассказывал, как его шокировало, что Петрункевич неотрывно сверлил государя своими колючими глазами. Объективно же приглашение государя ничего не изменило в ходе событий, который все продолжал ускоряться. Уступки пришли слишком поздно, когда освободительное движение стало уже расслаиваться и внутри его возникла борьба с крайними течениями, шумом волн своих заглушавшими все другие голоса.
В это время выдвинулся на первый план человек, которому выпала самая видная роль в дальнейшей истории родины вплоть до наших печальных дней. Я познакомился с ним за два года до этого на именинах у Мякотина в Сестрорецке, где, высланный из Петербурга, он тогда проживал.
Сестрорецк считался лучшей дачной местностью под Петербургом. Но запрет был наказанием, наложенным Охранным отделением, и в качестве такового был полной бессмыслицей, ибо при легкости и удобстве сообщения связь со столицей в полной мере сохранялась.
Мякотин был одним из наиболее ярких представителей интеллигентской кружковщины. Даже и на именинах у него можно было встретить только политических единомышленников, членов редакции «Русского богатства». Их всех я уже знал. Теперь я увидел среди них незнакомца, и это тем более удивило, что он резко от прочих отличался уже и внешностью. Был конец зимы, середина марта, и все были в темной одежде, а на незнакомце был серый костюм, изящно облегавший стройную, невысокую фигуру. И пенсне было без оправы – тогда еще редкость в Петербурге, – оно не оставляло отпечатка на чисто русском, открытом, приветливом лице, слегка вьющиеся волосы украшали красивую точеную голову, а легкий жест руки заставлял заметить ее благородную белизну и изящество. У всех вид сохранялся угрюмый и сосредоточенный. А у незнакомца на лице отчетливо была написана жизнерадостность и в голубоватых глазах светилась пытливость и интерес к тому, что вокруг происходит. Он оказался в стороне от сбившихся в кучу гостей, и я улучил эту минуту, чтобы успокоить раззадоренное любопытство, подошел к нему, и полилась оживленная беседа. Меня увлекало, что я нашел в нем внимательного, доверчивого слушателя, а его суждения производили сильное впечатление своей прозрачной ясностью, простотой, безупречной логичностью…