В противоположность недовольству реакционеров, требовавших продолжения войны, «Право» подчеркивало огромное значение мира, и я писал: «16 августа прекратило бессмысленную и жестокую резню, безумное истребление народных сил и средств вконец разоренной страны. Кошмар рассеялся». Мы обращались к власти с призывом использовать этот шанс и «заключить внутренний мир». Призыв не имел ни малейшего успеха, и в следующих номерах отмечены, с одной стороны, запрещения съездов, объявления различных частей империи, в особенности окраин, на военном положении, а с другой – безжалостные убийства представителей власти пулями и бомбами. Голос «Права» стал все сильнее заглушаться и правительственными репрессиями, и все громче звучавшими на переполненных до отказа митингах в университетских зданиях лозунгами вооруженного восстания для созыва учредительного собрания.
В таких необычайных условиях началась организация первой открытой политический партии в России, названной Конституционно-демократической. Это громоздкое название должно было отличать ее от партий республиканских и классовых, но уже через месяц после рождения, на втором съезде в Петербурге, она была переименована в Партию народной свободы. Новое название плохо привилось, а из первого по начальным буквам «К» и «Д» Анненский создал кличку «кадетская, кадеты», и эта кличка вошла в жизнь.
Учредительный съезд назначен был в Москве на 8 октября, и дня за два мы выехали туда с Набоковым. В воздухе уже явственно ощущалась гроза, кое-где уже началась железнодорожная забастовка, но Николаевская железная дорога еще исправно циркулировала, и я старался утопить свою тревогу в уверенном, спокойном настроении Набокова. Как всегда, предварительно на вокзал явился его камердинер, чтобы уютно устроить отделение – на столике портрет жены, будильник, лубок[49] с елисеевскими фруктами, содовая вода и т. д., на вешалке красуется шлафрок – можно было чувствовать себя как дома.
В Москве царило гораздо более заметное возбуждение, чем в холодном Петербурге, атмосфера насыщена была напряженным ожиданием, и сосредоточиться на обсуждении партийной программы было невозможно. Только два человека оставались как бы вне воздействия окружающей обстановки – Милюков, бывший докладчиком, и Винвер, умело председательствующий и упоенный этой ролью. На первом заседании в доме Долгоруковых появился незваный гость – помощник пристава Носков, московский специалист по части роспуска неразрешенных собраний, но и он не решился ослушаться священнодействующего председателя и смущенно подчинился заявлению, что слово будет ему предоставлено в очередь, а когда она наконец до него дошла, он только и мог предъявить протест против действий председателя, помешавшего ему исполнить возложенную на него обязанность.