Князь Оболенский был полной противоположностью графу Витте. Небольшого роста, подвижный и жизнерадостный, оптимист закоренелый, он таким и остался в эмиграции, где окончил свою долгую жизнь в очень тяжелых материальных условиях. А в ту ночь, недавно назначенный преемником Победоносцева на посту обер-прокурора Синода, он витал в облаках, и мы никак не могли заразить его тревогой. «Да нет же, это все не важно, это мелочь, теперь все образуется. Как же вы не видите зарю новой жизни!»
Его красноречие прервано было телефонным звонком, он взял трубку, и из доносившихся реплик можно было понять, что беседа идет именно о завтрашней демонстрации. Окончив разговор, Оболенский сказал: «А вот из редакции „Нового времени“ сообщают, что демонстрации не будет». Мы отказались этому верить – и случая такого не бывало, чтобы назначенная демонстрация в последнюю минуту была отменена. «Так, пожалуйста, проверьте у ваших друзей. Я переведу телефон в другую комнату, где вас никто слушать не будет».
Я стал нетерпеливо звонить, но либо не заставал никого дома, либо телефон был занят. Наконец я добился соединения с редакцией «Сына Отечества», и Шрейдер подтвердил, что действительно демонстрация отменена. На вопрос, как это могло случиться, он ответил, что и сам ничего не понимает, но только что получено отпечатанное воззвание за подписью всех революционных организаций, сообщающее об отмене торжественных похорон.
Однако странным приключениям этой памятной ночи еще не суждено было кончиться. Мы стали уже прощаться с радушным хозяином, как вдруг появился Лазаревский и сообщил, что граф Витте прислал курьера с приглашением немедленно к нему явиться. Оболенский трогательно распрощался с нами, всех обнявши, и вдвоем с Петражицким мы вновь направились к Витте, а было уже после часу ночи. Нам не пришлось звонить у подъезда, швейцар ждал нас и сказал, что «их сиятельство долго поджидали и сердились, а теперь уже ушли в спальню. Но я все-таки скажу, чтобы им доложили», и вызвал звонком курьера. «А вы снимите пальто, они вас, я знаю, примут». Курьер вернулся со словами: «Вас просят». Мы вошли в знакомый огромный кабинет, имевший теперь весьма неуютный вид – вся мебель была вынесена, так как Витте наутро переезжал в Зимний дворец. Пол, по обыкновению, усеян был разодранными конвертами, и лишь в углу стояли небольшой дамский письменный стол и два стула. Витте вышел в ночной сорочке, в стареньком пиджаке, бледный, с изможденным лицом, и, не подав нам руки, не здороваясь, хриплым, задыхающимся голосом стал говорить: «Послушайте, господа, вы знаете, как я хорошо отношусь к вам, и вы позволяете себе прийти в полночь, и зная, как я измочален работой, и зная, что я всем уже отказал, пишете мне записки и требуете, чтобы я убрал войска. Ну, так вот что…»