Самым тяжелым испытанием для Думы оказалось предложение правого сектора вынести постановление об осуждении террора. Несколько раз оно откладывалось, но наконец 15 мая поставлено было на повестку заседания, и крайние фланги готовы были уже вступить в бой. Но пока вопрос шел лишь о принятии Думой этого положения к рассмотрению, и решен он был отрицательно. А через два дня министр Щегловитов и товарищ министра внутренних дел Макаров давали объяснения по запросу об истязании заключенных в тюрьмах Прибалтийского края и, не отрицая незакономерных действий агентов власти, указывали, что они были обусловлены «кровавым возмутительным бредом, раздирающим нашу родину». Эти слова вновь открыли шлюзы неудержимому потоку речей о революционном терроре, страсти разбушевались, речи прерывались аплодисментами то справа, то слева и криками, переходившими в дикий рев, взаимными оскорблениями, и все завершилось внесением восьми формул перехода к очередным делам. Каждая фракция внесла свою формулу, причем правые, вопреки признанию самим правительством незакономерности, предлагали считать объяснения вполне удовлетворительными и выразить глубокое негодование революционному террору, а левые, наоборот, совершенно умалчивали о терроре, выражали недоверие правительству и требовали учреждения парламентской комиссии для расследования. Наша фракция констатировала признание правительством незакономерности действий чинов местной администрации, но вместе с тем отмечала, что «совершавшиеся в том крае многочисленные убийства и другие возмутительные преступления не должны быть терпимы».
Перед голосованием мы предложили объявить перерыв, чтобы сделать попытку согласования формул, но крайние фланги решительно отвергли наше предложение, и среди невероятного шума все восемь формул были отклонены. После перерыва левые произвели новый натиск и снова предложили свою, несколько видоизмененную формулу. Благодаря предательскому маневру правых, покинувших зал заседания, левые оказались в большинстве, и их формула, осуждавшая действия правительства и умалчивавшая о терроре, была принята.
Правые и не скрывали, к чему их маневры клонятся: Крупенский совсем откровенно кричал: «Чем хуже, тем лучше! Авось правительство проснется и разгонит Думу!» Можно поэтому утверждать, что для правых вопрос об осуждении террора был только одним из способов ускорить готовившийся роспуск Думы. По существу же я вправе был бы повторить то, что весьма ярко выражено было некоторыми нашими ораторами: те, которые признают за властью право бессудно расправляться и топтать ногами закономерность – те именно и дискредитируют правительство, лишают его всякого авторитета и уважения. Но правительство было глухо к таким речам… Об этом взволнованно говорил Булгаков: «Мы дичаем и становимся варварами. От всех этих схваток правительства с революционерами… ничего, кроме ужаса разложения, я для России не вижу».