Зурабовский инцидент был улажен. В Думе как раз в это время наступило некоторое успокоение, благодаря тому что заседания сосредоточились на деловом обсуждении законопроекта о местном суде. Но в самом разгаре состязания с Щегловитовым, настойчиво оспаривавшим некоторые основные положения комиссии, правительство устами прокурора Санкт-Петербургской Судебной палаты Камышанского внесло ошеломившее всех требование о лишении иммунитета членов социал-демократической фракции, как обвиняемых в тяжелых государственных преступлениях. Часть фракции, состоявшей из 55 человек, тотчас же поспешила скрыться. Но тем ярче вспоминается благородная фигура Церетели, самого молодого депутата – он едва достиг требуемого для избрания двадцатипятилетнего возраста. Он очень напоминал моего университетского товарища Пекатороса: такие же спокойные, размеренные движения, та же замедленная, но убежденная речь, такие же большие, черные, горящие, с налетом неизбывной грусти глаза, но он был тоньше и выше, и все дышало в нем изяществом, благородством и независимостью. И так и вижу его бледно-смуглое прекрасное лицо над ораторской трибуной, и звучат в ушах его веские слова, которыми он убеждал Думу, что требование правительства является предисловием к ее роспуску и что при таких условиях, когда «штык стоит в порядке дня», наивно и неуместно заниматься обсуждением реформы суда, а нужно подумать о противодействии грубому насилию. Фактически же, при предельном разброде Думы, было не менее наивно помышлять об отражении занесенной для удара руки…
Упоминание о так пленявшем меня Церетели заставляет задуматься над тем, что вот я уже подошел к концу трехмесячной страды, а говорил лишь безлично о Думе, не останавливаясь на людях, ее составляющих. Думаю задним числом, что это было не случайно. Конечно, зал заседания наполнен был человеками, но они как будто отрешались от себя, стирали свою индивидуальность, растворялись, превращаясь в толпу, и ее главным оружием было не слово, а крик, подчас и рев. Отдельные говоруны сумели и слово приспособить к такому превращению – на левом крыле Алексинский, на правом Пуришкевич состязались в быстроте, сыпали слова, накапливавшиеся в какую-то бесформенную несуразную кучу. А противовесом Церетели служил на правом фланге Шульгин – тоже с осторожными, размеренными движениями, отчетливой речью, произносимой вкрадчивым, буравящим голоском, напоенной ядом и приправленной змеиной улыбкой… Вся парламентская работа, имевшая целью влить в Думу холодную деловую струю и расчленить толпу на мыслящих людей, вся эта подготовительная работа в комиссиях спешно и настойчиво проделывалась кадетской фракцией. Чуть ли не во всех 34 комиссиях, сформированных Думой, председательствовали кадеты, они же были и докладчиками.