Умереть я хотел бы у моря… На берег отлогий
Принесите меня, помогите мне сесть на песок
И уйдите… На сердце утихнут былые тревоги,
И лицо мое влажным крылом опахнет ветерок!
Нет безумного страха, тоски безнадежной во взоре.
Жизнь и смерть – это море и небо, они предо мной:
Тихо спящее небо и шумно мятежное море
И туманная, тайная вечность за гранью земной.
Пали бренные цепи, тяжелые цепи земли,
Кто-то шепчет: свобода, свобода!
Как нарочно, Каминка основательно забыл о сделанном мне предупреждении, упрямо отрицает весь эпизод и хочет уверить, будто его и не было. А ведь он так кстати в то время случился, так совпал с тогдашним настроением, так отчетливо оформил и укрепил его и так резко повернул линию поведения и душевное состояние.
На пути к катастрофе
(1908–1913)
Рижские видения обошлись мне недешево, они взбудоражили и замутили ровно несущуюся реку воспоминаний, в которую я с головой погрузился. Стал проходить день за днем, неделя за неделей, подолгу сиживал я за письменной машинкой, но ни строчки не удавалось отстукать. В голове царила нелепая сумятица. Мне ведь не на шутку померещилось, что ничего больше в прошлом и не было, что рассказывать больше не о чем. Меня будил утром фабричный гудок, он лишал сладостной дремы, молниеносно перенося из потустороннего мира в юдоль земную, ночное марево сразу рассеивалось, словно его и не бывало, но в течение дня какой-нибудь случайный звук, скрип, запах, слово, любая мелочь неожиданно заставляли замирать и отстраняться от окружающего, как от постылой помехи: а ведь я что-то такое позабыл, что произошло со мной. И с трудом восстанавливались дразнящие обрывки сновидения, вызывавшие бесплодное раздражение мысли и чувств.
А может быть, причина неожиданного обессиливания лежит не в видениях и сновидениях, а в реальной, хотя и бесследно исчезнувшей действительности. Друг мой и соратник А. И. Каминка остался недоволен чтением последних глав. Это еще с полбеды, я и сам вижу и чувствую, что ровные строки, насыщенные громкими словами, не дают надлежащего представления о неповторимо ярких особенностях тех, вихрем промчавшихся годов. А ведь я был не наблюдателем, а участником, и притом с неограниченной ответственностью, на карту ставилось душевное состояние, отвечать нужно было всем своим «я». В голову не приходило, что погружение в воспоминания о пронесшихся бурях может вызвать острые болезненные ощущения, а ведь это так понятно и естественно. Тогда увлекал пафос борьбы и вера в победу, теперь я стоял среди минувшего со связанными руками, отчетливо видя, как мы катимся к неизбежному тяжкому поражению.