«Да, – говорит мой друг, – в обозначении главы стоит слово „Право“, но вы рассказываете только о его рождении, потом оно лишь мелькает на волнах общественного движения!» Я заслужил этот упрек неблагодарной памяти: «Право» заполонило тогда всю жизнь, мы жили от четверга до четверга и сходились на редакционные заседания как на праздник, а встречаясь между четвергами, только о «Праве» и говорили, так что жены завели копилку, в которую каждый должен был опускать десятикопеечную монету за произнесение магического слова. Чем бы мы ни были отвлечены, все равно – ни на минуту не забывали, что это только так, между прочим, а дома мы у себя, на высокой горе, где стоит наш алтарь.
Да, так оно и было, и мог ли я об этом забыть? Именно «Право» посылало нас в мир на тяжелую ответственную работу, и все, что мы делали, было от его имени и во имя его, именем «Права» я только и мог предложить Набокову вернуться из-за границы в Петербург… Поэтому дыхание «Права» должно чувствоваться на каждой странице, посвященной общественному движению: удалось ли мне дать это почувствовать?
Выставив лозунг законности и правопорядка, «Право» дало мощный толчок общественному движению и постепенно так с ним переплелось, что отделить одно от другого невозможно. Но вследствие такого положения нашей цитадели поражение, нанесенное общественному движению, наиболее чувствительно испытывалось «Правом», не говоря уже о «Речи». И нужно самому себе признаться – нет, не видения и сновидения замутили мирно журчавший ручей воспоминаний, скажи просто и честно: мы потерпели поражение, тяжкое и неожиданное – победа совсем была уже в руках – и неприятно к этим мрачным годам возвращаться, память упорно бежит от них. Когда я приступил к записи воспоминаний, прежде всего поспешил занести на бумагу те главы, которые трубили о победах. Это так. Но в то время и победа плохо радовала, не давала удовлетворения, вдохновляла только борьба. Борьба ради борьбы, а не для достижения цели! Боже, оставь истину себе, а мне дай лишь силу искать ее.
А поражение было действительно тяжкое. Нельзя, правда, жаловаться, что мы оказались у разбитого корыта. Нет, народное представительство все же сохранилось, и, как «Речь» писала, «Дума пустила глубокие корни». Несмотря на малочисленность фракции нашей, она сумела сохранить авторитет и заставить чем дальше, тем все больше с ней считаться. Но тяжесть поражения заключалась в потере армии, обывательские массы утратили интерес к политической борьбе и отошли от нас. А так как почва под ногами еще далеко не устоялась, то разбуженное и взбудораженное политикой общество уже не могло вернуться к прежнему, самодовлеющему в семейных кельях быту. Нужна была улица, толпа, недоставало острых впечатлений, которые заглушали бы испытанное разочарование, и людской поток устремился в скетинг-ринги, в порнографию, в пинкертоновщину. Потребность эта была так настоятельна, что перед соблазном дать ей удовлетворение не могли устоять и видные представители беспорочной русской литературы, теперь избравшей себе прикрытием лоскутья вчерашних политических знамен. Взошла звезда беллетристической стряпухи А. Вербицкой, завоевавшей своими сентиментально-пошленькими романами шумный успех, особенно в провинции. Под видом научных исследований откликнулся на эту потребность крупный марксист Фриче, вообще знамена крайних направлений считались надежнейшим щитом для эротики. Но это и не была эротика, не было жажды любовных наслаждений, а лишь искание неизведанных, извращенных, болезненно острых ощущений.