Не думаю, чтобы я пользовался любовью товарищей, и чистосердечно не считаю себя вправе на нее притязать. До 1908 года я тоже газетой интересовался больше через политику и мало входил в редакционную жизнь. Потом это изменилось – приходилось и посаженым отцом быть, и семейные недоразумения улаживать, и юридические, и житейские советы давать, и всячески помогать. Но если в «Речи» не было такой центростремительности, как в «Праве», если употребленные Изгоевым в его статье слова о «дружной семье» представляют юбилейное преувеличение, то доля вины падает на меня. Думается, во-первых, редактор должен воздерживаться от писательства в своей газете, он должен быть не концертмейстером, а дирижером: это дает право взыскательней относиться к чужой работе, не искушая сотрудника на замечание: «Врачу, исцелися сам!» А во-вторых, всяческие собрания революционных годов набили оскомину, и я не мог заставить себя принять меры к сплочению редакционной семьи, устраивая словопрения о «текущем моменте». Слова эти вызывали внутреннюю дрожь, и развивалось настоящее отвращение к программам, дискуссиям, планам, сметам.
Шумно и весело праздновалась годовщина «Речи», приходившаяся обычно на Масленицу, – сначала в роскошной квартире Бака, потом в Европейской гостинице. А нескольким сотрудникам пришло в голову организовать встречу Нового года в помещении редакции на Жуковской, у Литейного. Тайно от меня позвали каменщиков, которые в два-три часа разобрали одну стену, замененную занавесом, явилась возможность устроить подобие сцены, и экспромт удался отлично. Хотя помещение и обстановка оставляли желать многого, но здесь было уютнее и потому приятнее. Я открывал празднество речью, настроенной на серьезный политический лад. Лишь позже я сообразил, что застольная речь должна быть легкой, шипучей. Помню весьма удачную речь Каминки, в которой он остроумно отмечал слабости отдельных сотрудников и, раздавая всем сестрам по серьгам, вызывал непрерывный дружный смех. Потом началось веселье. Стены украшены были отличными карикатурами – выдающимся карикатуристом газеты был талантливый молодой художник Ремизов. Оперные, опереточные и драматические артисты пели, читали, декламировали (вспоминаю Шаляпина, Збруеву, Донского…), иногда разыгрывали какой-нибудь скетч. Один такой назывался «Под дамокловым мечом». Огромный меч свисал с потолка, а под ним даровитый артист Феона изображал меня в борьбе с неотвязной дородной женщиной – цензурой, и все покатывались со смеху.
Главным организатором и душой был наш корректор – желчный, всем и всеми недовольный Ирецкий, впоследствии автор имеющих успех новелл и романов. Тут же нельзя обойти вниманием, что корректоршей была у нас и талантливая поэтесса Вера Рудич, приславшая мне весьма замечательный дневник о первых годах революции в России, который, к сожалению, не удалось опубликовать в «Архиве русской революции».