Как врезалось в память чудесное жаркое лето 1914 года. В отпуск я уезжал по обыкновению осенью, и мы собирались в благословенный Крым, а чтобы мне не оставаться одному в городе, жена наняла дачу на Крестовском острове. Все лето гостил у нас Каратыгин, и жилось очень уютно. Мои мысли были сильно от «Речи» отвлечены – спешно печатался внушительный том «Истории русской адвокатуры», который мне поручено было написать Советом присяжных поверенных к пятидесятилетию судебной реформы. Я очень гордился поручением и был увлечен чтением и правкой корректур. Среди адвокатов я чувствовал себя чужим. Но очень внимательно и участливо следил я по отчетам Совета за профессиональной жизнью адвокатуры и выработал себе убеждение, что весь строй сословия был изуродован и все больше подтачивался заложенной в его основу двойственностью, что адвокатура обречена сидеть между двух стульев. Я не сомневался, что изучение летописей адвокатской жизни подтвердит мой взгляд, наполнит его конкретным содержанием и изложение окажется ладным и соразмерным. Предположения не обманули, и сколько раз я бывал вне себя от восторга, когда наталкивался на объективные данные, оправдывавшие субъективный подход.
Только такой удачей и вызванной ей увлечением я теперь объясняю, что в один год удалось справиться с работой, занявшей 600 страниц, хотя по-прежнему «Речь» отнимала большую часть дня. Меня лишь смущал «социальный заказ» и «юбилейный характер» издания. Не то чтобы нужно было поступаться своим мнением, но требовалась сдержанность, историческая бесстрастность, в которую впервые за тридцатилетнюю тогда литературную деятельность приходилось заковывать себя. Сначала все шло гладко, комиссия, заведовавшая изданием, была довольна и похваливала работу. Недоразумение обозначилось лишь на последней главе, которая, в силу юбилейного характера издания, должна была открывать заманчивые перспективы, а в действительности разрешалось в тонах минорных – безвременье отчетливо наложило печать и на адвокатуру.
Во время процесса Бейлиса в Петербурге состоялось общее собрание присяжных поверенных, на котором присутствовало около 200 человек, и единогласно решено было послать приветственную телеграмму защитникам Бейлиса. Министерство юстиции отнеслось к этому сурово, в телеграмме усмотрело «наглое обвинение государственной власти в извращении основ правосудия» и предписало Совету возбудить дисциплинарное производство, а параллельно начато было и предварительное следствие, завершившееся скамьей подсудимых для 25 человек. Большинство отделалось установлением своего алиби – кто уехал до принятия резолюции, кто после нее, кто плохо себя почувствовал. Осужденные приговором суда адвокаты были осыпаны приветствиями, в их честь был устроен банкет, говорились горячие речи, вся либеральная пресса встала на их сторону. Но в «Праве» я писал по поводу запоздалого взрыва сочувствия: «Не странно ли, что на банкете, среди ораторов, приветствовавших осужденных, оказались и такие, которые сами принимали деятельное участие в собрании адвокатов и которых поэтому было бы уместнее слышать со скамьи подсудимых и видеть в числе чествуемых».