Этот непривлекательный эпизод характеризует, однако, не адвокатуру как таковую, а вообще тогдашнее русское общество и так и должен быть принят. Такие данные не располагали к радужным прогнозам, и работа моя закончилась страстным спором с представителями редакционной комиссии. Спасибо Н. Тесленко, человеку большого здравого смысла, который упорнее всех на меня наседал и удержал от злободневных политических выводов, побудил сгладить излишнее обострение. Адвокатура действительно проявила в полном смысле слова героическую сопротивляемость щегловитовскому насилию над правосудием. Грустно теперь вспоминать о наших спорах, не предвиделось тогда, что в подполье зреет новая власть, которая завершит работу Щегловитова, что мы не историю пишем, а памятник воздвигаем русской адвокатуре. Теперь хотелось бы на памятнике отметить, что в доблестное сказание о русской интеллигенции адвокатура вписала страницу очень яркую.
Почетное поручение написать историю адвокатуры превратилось в подлинное благодеяние: увлечение работой создавало иллюзию укромного уголка, в котором можно было спрятаться от удручающей действительности. Трудно найти слова, чтобы отразить мучительное душевное состояние, овладевавшее мной в редакции. Время как будто остановилось, и среди мертвенного застоя явственно ощущалось приближение рока, вспоминалась сцена из пушкинского «Дон Жуана», когда все громче и громче слышатся зловещие шаги каменного Командора, от которого бежать уже некуда. Нельзя было найти темы для передовой статьи, все было сказано, все вариации использованы, а время стоит, и сегодня можно лишь повторить то, что вчера уже было напечатано.
На многих фабриках и заводах рабочие бастовали, но без пафоса борьбы, а больше автоматически, в силу привычки. В «Речи» я сослался на заявление самих социал-демократов, усматривавших серьезную опасность в том, что «рабочие бастуют по любому поводу». При таких условиях июльский визит Пуанкаре[74] должен был еще обострить чувство безнадежности, и «Речь» снова настойчиво предостерегала против опасности националистического шовинизма.
После посылки австрийского ультиматума Сербии Милюков, находившийся в отпуске в Финляндии, вернулся, и во время ночных редакционных бдений надо было подолгу убеждать его смягчать резкость статей, требовавших максимальных уступок от Сербии ради избежания мировой войны: припоминаю двусмысленную обидную фразу: «Нельзя допустить европейского пожара из-за сербских свиней». Фраза напрашивалась не на буквальное отнесение ее к главному предмету сербского экспорта, а на аллегорическое понимание. С величайшим трудом пришлось отторговывать каждое слово, впервые за совместную долголетнюю деятельность я натолкнулся на такое раздражительное упрямство.